Подробный отчёт о колченогом Риколетти и его ужасной жене

— Но что-то против вашего желания заставляет вас склоняться к этой мысли? — спросил я.

— Судите сами, мистер Холмс, — отвечала леди Ианта. — В тот день около шести в нашей малой голубой гостиной, где обычно устраивают эти встречи, — мистер Риколетти говорит, что голубой цвет облегчает общение с духами, — были леди Олтенбридж со своей нынешней протеже, мисс Фонтейн, доктор Стэвордейл, наш врач и давний друг семьи, мои отец и брат, и, разумеется, неразлучные Риколетти. Не знаю, насколько вы представляете себе, как проходит подобный сеанс…

— Очень смутно, миледи, — признался я.

— Как правило, приглушают свет: оставляют разве что свечу или тусклую лампу, не более того, а если всё происходит днём, задёргивают шторы. Участники садятся вокруг стола, — в голубую гостиную для этих целей нарочно перенесли большой круглый стол, который обычно стоит в белой, парадной, — и берутся за руки, чтобы создать единую духовную цепь и помочь медиуму установить связь с иным миром. Тогда я держала за руку брата, и, когда мадам Риколетти вошла в транс, почувствовала, какими ледяными стали пальцы Огастеса. Мой брат — крайне восприимчивый и чувствительный молодой человек, мистер Холмс. Он никогда не отличался крепким здоровьем, а с тех пор, как вернулся домой, совсем ослаб, почему и не отправился до сих пор в Оксфорд, как принято в нашей семье. Сеансы изматывают Огастеса, после он всегда выглядит едва живым, но в тот раз всё обернулось куда страшнее. Мадам Риколетти глухим, безжизненным голосом спросила, здесь ли Эмили, — это имя моей матери, духов принято называть по именам, — и вдруг осела в кресле. Если бы её не поддерживали за руки муж и мой отец, она бы, наверное, упала. Потом она выпрямилась, судорожно вдохнула, открыла свои жуткие глаза и заговорила. Клянусь, мистер Холмс, то был голос моей матери!.. С глубокой печалью он произнёс: «Огастес, бедное моё дитя… Эдвард… Эдвард скоро будет здесь. Он явится не один. С ним придёт смерть».

— Вы поняли, о ком она говорила?

— Так зовут моего старшего брата, лорда Клаттена, — пояснила леди Ианта. — На следующий день мы действительно получили от него письмо: он сообщал, что скоро будет в Англии, поскольку собирается объявить о помолвке с дочерью полковника Ройланса, который как раз вернулся в метрополию с семьёй. Эдвард уже третью неделю живёт дома, официальное объявление о помолвке назначено на конец февраля.

Я кивнул, и леди Ианта продолжила рассказ:

— Услышав страшные слова, Огастес не выдержал. Он выпустил мою руку и руку леди Олтенбридж, вскочил из-за стола и бросился к ближайшим дверям, ведущим в музыкальный салон, и выбежал прочь. Мы замерли в замешательстве, и тут Огастес вскрикнул, а потом мы услышали, как он упал. Разумеется, все мы поспешили к нему, только мистер Риколетти остался возле жены, которой стало дурно. Как позже сказала леди Олтенбридж, это произошло из-за того, что Огастес слишком резко разорвал духовную цепь, так можно повредить медиуму. Войдя в музыкальный салон, я увидела, что мой бедный брат лежит на полу в глубоком обмороке. Подоспевшие лакеи уложили Огастеса на козетку, доктор Стэвордейл расстегнул ему воротник, проверил пульс и велел принести бренди. Леди Олтенбридж предложила свои нюхательные соли, и от их едкого запаха мой брат понемногу пришёл в себя. В глазах его застыл ужас, он бормотал что-то бессвязное и протягивал руку куда-то к окну. Первой туда посмотрела мисс Фонтейн — и ахнула, схватившись за сердце. Мы обернулись. Огастес указывал на портрет нашей матери: он висит в музыкальном салоне, потому что при жизни мало что доставляло матушке такое наслаждение, как музыка; она и сама прекрасно играла. Мы в тот вечер ждали к себе нескольких близких друзей на небольшой домашний концерт, и я заранее поставила под портретом букет красных азалий, которые моя мать очень любила. В то утро здесь как раз зацвёл первый куст.

Леди Ианта на мгновение умолкла, потом подняла на меня глаза и дрогнувшим голосом сказала:

— Цветы стали чёрными, мистер Холмс. А по лицу моей матери на портрете струились настоящие, живые слёзы.

— Комната была хорошо освещена?

— К концерту была зажжена большая люстра и лампы по стенам.

— Где именно стояли цветы? На них падал свет?

— Да, я поставила их на консольный столик под портретом, по обе стороны которого висят светильники.

— Вы уверены, что букет был тот же самый?

— Совершенно уверена. Я сама собирала его и сама срезала цветы вот с того куста.

Она указала на великолепную индийскую азалию, усыпанную густо-алыми цветами.

— Его тщательно осмотрели? Краска, чернила, угольная пыль?

— Ничего, мистер Холмс. Цветы не были окрашены. Чтобы не пугать Огастеса ещё сильнее, их вынесли в голубую гостиную, и к концу вечера они снова покраснели, а к утру увяли.

Признаюсь, Ватсон, я был озадачен.

— Что ж, попробуем разобраться со слезами. Портрет на месте? Его не снимали?

— Нет, только вытерли насухо.

— Миледи, мне необходимо его осмотреть.

Леди Ианта позвала слугу, и мы втроём направились в музыкальный салон.