Подростки

— Хорошее дело задумал, Назар, — похвалил отца директор. — Я ведь, по правде сказать, давно на ваших сынков да дочек заглядываюсь. Думка такая есть: побольше их на завод взять. Ведь вперед заглядывать надо, смену себе готовить. Так нас партия учит: смотреть вперед, видеть дальше своего носа. Да и сами, если голову на плечах имеем, соображать обязаны, что придет время, когда в другие руки придется передать свое рабочее место. В чьи? Об этом заранее думать надо. Так что сейчас же распоряжусь, чтоб пропуск вам оформили.

И вот мы шагаем по заводскому двору. Отец, я и Боря Мухин с Тамарой. Когда отец перевел свою давнюю мысль о посещении завода на конкретные рельсы, я сразу же ему заявил: без Бори и Тамары не пойду.

— Пойми, папа, мы же неразлучная троица. Не хочу обижать ни Бориса, ни Тамару. Как я им потом в глаза смотреть буду! Нет, только вместе.

Отец согласился.

Горят алым светом в лучах солнца красные стяги на корпусах. Завод готовится к празднику Октября. Перешептываются между собой оголенные ветки лип. Мы шагаем нога в ногу. Высокий, широкоплечий отец, рядом стараюсь вытянуться в струнку я, справа — тоненький и длинный Борис. За ним, уступом, — Тамара.

Отец не может скрыть своей радости. Как же! Дождался. Сына привел в свой рабочий дом, в святая святых их рабочей семьи. Я знаю: этого счастливого момента в своей жизни он ждал давно. Не раз говорил мне, что мечтал об этом, еще когда я лежал в колыбели, когда произносил первые слова, делал первые в своей жизни шаги. Ради этого момента он, мой отец, трудился щедро, с огоньком, стараясь не запятнать своей рабочей чести, чтоб было что передать сыну и не совестно глянуть ему в глаза.

И вот этот момент настал. Отец шагал по асфальтированному, гладкому, словно вылизанному языком, заводскому двору гордо, с достоинством. Мягкие льняные волосы падали на его высокий лоб, и он не отбрасывал их, стараясь ни одним движением не выдать своего волнения и своего переливающегося через край счастья. За свои долгие трудовые годы он привык сдерживать себя и в радости, и в горе. А горя ему довелось хлебнуть немало. Особенно в войну. И свою рабочую специальность получил он не просто так, за здорово живешь, а выстрадал. Тому и свидетельство есть: мозоли на жилистых руках отца. Я никогда не высказывал своих чувств (мальчишке вроде это ни к чему), но отцовские руки были для меня чем-то святым. Бывало, провинюсь в чем-нибудь, ну двойку ненароком схвачу или в баловстве каком перегну. Случается же. Приду домой сам не свой. Отец не ругается, не кричит. Только тень ляжет на его лицо. Сядет молча за стол, низко опустит голову над тарелкой и хлебает щи. А я не могу оторвать взгляда от его рук. И никаких слов мне не надо. И так ясно, что кругом я перед отцом с матерью виноват.

У нас в семье гордились тем, что отец пришел на этот завод еще мальчишкой. Вот так же, как со мной сейчас, прошагал он по тогда захламленному и неуютному заводскому двору вместе со своим отцом — Павлом Нартиковым, моим дедом. Дед поставил его у своих тисков и сказал:

— Доверяю, сын, тебе самое дорогое — мое рабочее место и мою рабочую честь. Береги и то и другое.

На другой день дед уехал с эшелоном на фронт, а мой отец остался у старого верстака осваивать новую для себя профессию. Товарищи деда учили его мастерству. Война на учебу отвела слишком мало времени. Фронту требовались снаряды. Отец освоил производство самой тонкой и самой совершенной детали для них. Именно тогда впервые появился его юношеский портрет в заводской газете. И именно он был особенно дорог отцу как признание его заслуг и свидетельство верности сыновнему долгу. Отец послал газету на фронт. Он так и не узнал, получил дед письмо и видел ли портрет. Вскоре пришло известие о гибели деда на фронте. Не скажу, плакал ли отец по нем. Скорее всего, что плакал. Где-нибудь в укромном уголке цеха, чтоб никто не видел. Но только ожесточился он и стал с особым старанием перенимать у стариков секреты дедовой специальности.

Об этом в нашей семье говорилось частенько. Вообще-то, отец не любил многословия, но на эту тему мог толковать часами.

Может быть, поэтому и я сейчас с особым чувством приподнятости и гордости шагал рядом с отцом. Ни разу еще не взваливала судьба на мои плечи тех испытаний, какие выпали на долю отца. И не прошел я его рабочей закалки. Но то ли сам заводской воздух был особенным или трудовая закваска передалась по наследству, только захотелось мне встать сейчас в один ряд с рабочими людьми, чтобы жить их заботами и радостями, ранним утром подниматься по стремительному звонку будильника и, торопливо позавтракав, шагать к проходной, все ближе чувствуя плечи товарищей.

Заводские корпуса, казалось, дышали. И мне подумалось, что все эти серые, неприметные с виду здания на самом деле живые существа. В них бьется неугомонный пульс жизни. Зародившись однажды, этот пульс не замирает ни на минуту.