Подросток Ашим

Мишка слышал уже много раз. Про то, что маме становится плохо в толпе. Она и сейчас стояла на пустой улице среди белизны и никак не могла восстановить ритм дыхания. Она взрослая. И у неё что-то с сердцем. Но почему-то её всегда поднимают с места в троллейбусах. Поди пойми, почему. Тётя Маша однажды со смехом сказала маме: «Сама виновата! Выглядишь как девочка!»

И в смехе её Мишка нотки зависти услыхал, едва различимые, и удивился им. Он тогда ещё у Кирки проводил все дни, и он вспомнил, как Киркина мама при нём говорила кому-то по телефону: «Сейчас на свой возраст выглядит только прислуга! Ты знала, что мы с моей Светкой одноклассницы? Но это между нами. Да и кто поверит тебе! Мне и про Кирку не верят, что это моя дочь. Ты видела её? Ей сейчас уже все восемнадцать дашь! А станет постарше — будет свой возраст в другую сторону менять, как мы с тобой. Мы — девочки, мы всю жизнь с возрастом играем…»

Должно быть, с какой-то подружкой говорила. И смеялась при этом тонко, переливчато— у Кирки от мамы такой смех. «Поняли, мол? Мне сейчас смешно!» Мишка теперь вспомнил и поморщился. Мама у него так не смеётся. Она вообще не смеётся, когда ей не хочется. И он первый раз думал о том, хорошо это или нет.

Он смотрел на свою маму искоса. Она не похожа была на девочку. У девочек седых волос не бывает, а у неё вон сколько торчит из-под шапки. И морщинки от глаз тянутся вниз. Всё правильно, мама должна быть как мама, а не как старшеклассница…

Она улыбается ему через силу.

— Папа говорил, по мне видно, что у меня зубов нет. В переносном смысле.

— Папа говорил! — перебивает её Мишка. — Сколько можно: папа про то, про это говорил? Сколько можно про него вспоминать?

Мама испуганно смотрит на него. Мишка снова отмечает мельком: да, точно, точно, он выше её! Но ненамного пока, их лица почти рядом. И он говорит ей в лицо:

— Он же был… он просто позорище… И на работе ключи украл… И в ванне он меня искупал в пижаме, потому что он был злой человек и не любил нас. У других отцы так не делают. А ты всё носишься с ним: «Ах, папа, папа!» Над тобой уже всё смеются!

— Что ты говоришь? — растерянно спрашивает мама. — Смеются? Кто надо мной смеётся?

— Все, — говорит Мишка. — И Хича любимый твой. Знаешь, как он тебя передразнивает?

И Мишка сгорбился и прошёл два шага мимо неё по снегу, проблеял:

— «Ах, у меня детей много!»

До неё, кажется, всё не доходило никак, что он говорил.

— Хича тебя передразнивает! — втолковывал он ей. — И все кругом — тоже! Вот Элька Локтева…

Эта Локтева вдруг вспомнилась ему ярко-ярко, просто встала перед глазами. Заноза Элька. А за ней были ещё лица, мутные, неотличимые. И все они готовы были сморщиться в улыбке, как Хича, запищать: «Ах, детей много!»

— Меня Кирка бросила, из-за того, что нас у тебя много! И что мы бедные из-за этого, — объявил он.

И мама тогда растерянно проговорила:

— Как — много? Вас? Что, должно было кого-то не быть?

Он отступил на шаг, а она теперь, наоборот, наступала на него и спрашивала:

— Кого же? Скажи мне, кого же из вас должно было не быть?

И ему слышалось: «Уж не тебя ли? Я ведь могла бы, могла бы сделать так, чтобы кого-то из вас совсем не было…»

— Первых детей… — испуганно ответил он, — первых детей обычно рожают, а уже потом смотрят, потянут ещё или нет…

Парень, которому в этом году, осенью, будет уже пятнадцать лет, вполне может знать, что первого ребёнка надо родить на свет, вовремя он пришёлся или не вовремя, иначе потом может вообще никто не родится. Про это все слышали, и во дворе, и в лицее. Мама сама, небось, это знала ещё в школе. И было непонятно, почему она застыла сейчас. И она бы сама не смогла объяснить, почему показалось, что всё вокруг рушится, распадается на кусочки, и она сама распадается на кусочки, и ей даже не жаль было распадаться. «Всё незачем, — думала она. — Вообще всё».

Как вдруг кто-то внутри сказал ей: «Этих нормально расти! Чтобы с ними так не было». Под «этими» — она сраза поняла — имелись в виду Танька, Владька и Сашка. «А Миша уже вполне взрослый, взрослее меня. Он не пропадёт, — подумала мама. — К тому же талант у него… Выручит, если что, его талант. Этих надо растить…»

И она вдохнула воздуха и опять задышала. Бросила Мишке:

— Умный ты… Ну что, идём за картошкой? Тётя Маша там с Сашкой, наверно, уже свихнулась…