Подруги

Итак, все осталось в прежнем порядке. Марья Ильинична продолжала получать субсидию, даже не подозревая, что новые занятия Надежды Николаевны не позволяют ей более давать уроков по утрам. Как она справлялась с принятыми обязанностями — осталось её секретом. Достаточно сказать, что все шло благополучно, и никто не был недоволен, кроме опять-таки Софьи Никандровны, которая не могла переварить спокойно мысли, что её падчерица окончательно поступила в гимназию учительницей.

Глава XX Пришла одна беда — отворяй другой ворота

В занятиях время летело незаметно. Весна пришла, и с ней обычные тревоги учащихся и учащих. Хлопоты и труды Надежды Николаевны за Савину увенчались полным успехом: она получила диплом, и, кроме того, ей была обещана первая вакансия учительницы в гимназии.

По окончании экзаменов, начальница гимназии уехала с Ольгой Юрьиной к её матери, в Тироль, куда та с Верой переехала на жаркое время. Ельникова писала самые счастливые письма; она очень поздоровела; чужие края, особенно Италия, ей правились чрезвычайно, a с матерью Оли она сошлась дружески. Надежда Николаевна не могла нарадоваться. Ей иногда только вздыхалось при мысли о том, когда-то ей придется видеть диковинки, которые описывала ей Вера?.. Ей очень бы хотелось повидать белый свет…

Раз она невольно высказалась перед отцом.

— A вот, подожди, голубка моя, — ответил тот, — вернусь, Бог даст, в июле из командировки, приеду за тобой в деревню, и съездим мы вдвоем в Англию и в Париж. Мне надо будет поехать по делу…

Николай Николаевич со времени смерти Серафимы ещё более любовно относился к старшей дочери. Он ехал на месяц или полтора по делам на север России, a семья выезжала в подгородное имение, куда, скрепя сердце, ехала на время вместе с мачехой и Надежда Николаевна.

«Переживу как-нибудь шесть недель, — думалось ей, — потерплю, a зато потом какое удовольствие! В три месяца ведь всю Европу объехать можно, a папа может проездить до октября!»

И, полная розовых грез, она уверенно смотрела в будущее.

В половине мая Молохов уехал в командировку. Дня через три вся семья должна была оставить город, но, за сборами и прощальными визитами, замешкались до первых дней июня.

Накануне отъезда, Софья Никандровна со всеми детьми, кроме маленького Вити, не совсем здорового, проводила день на даче у княгини Мерецкой. Надя, по обыкновению, не ездила. Она целый день укладывалась, разбирала свои вещи с помощью Маши Савиной, a потом пошла проводить ее и проститься с её домашними, но пробыла недолго. Вернувшись домой часу в девятом, она пошла было проведать маленького брата, как вдруг заслышала движение в комнате девочек: ей показалось чей-то не то плач, не то кашель. Она очень удивилась.

— Что такое? — спросила она горничную. — Дети вернулись? Кто-нибудь болев?..

— Да, мамзель барышню Клавдию Николаевну привезли из гостей: горло им схватило. Так и горят все, и даже плачут, так им больно!

— А… барыня не вернулась?

— Нету-с. Они куда-то еще дальше, на лодках кататься поехали, a только барышню отослали… Им тогда, мамзель говорят, не так дурно было; теперь хуже стало… A мамзель-то такие сердитые, не дай Бог, — как бы про себя, прибавила горничная.

Надежда Николаевна, не слушая далее поспешила в комнату сестер.

Клавдия сидела, уже раздетая, в постели. Лицо её было красно-багровое, искаженное плачем и злостью. Она отчаянно срывала с себя платки и одеяла, которыми ее окутали, хрипло кричала, что ей жарко, что ее душит, чтоб ей дали пить, задыхалась и выходила из себя, напрасно призывая гувернантку, хладнокровно снимавшую свой наряд в смежной комнате.

— Что с тобой, Клавочка? Ты больна? — вскричала Надя, быстро подходя к сестре. — Что у тебя болит?

— Здесь… горло… Душит меня… Режет… Ой-ой-ой… — всхлипывая, отвечала девочка, хватаясь за шею. — Воды! Воды!..

Надежда Николаевна с первого взгляда поняла, что Клава больна серьезно. Она быстро налила ей воды, коснулась губами стакана, чтоб убедиться, что она не холодна, и, дав ей напиться, не задумываясь, прошла в комнату m-lle Наке, где не бывала чуть ли не несколько лет.

— Прошу вас сейчас же вернуться к сестре и посидеть возле неё, пока я распоряжусь послать за доктором! — сказала она озадаченной гувернантке. — У неё чуть ли не дифтерит или, может быть, круп, я не знаю, но она очень больна… Ей нельзя позволять плакать и кричать.

— Je n'у puis rien! (Я ничего не могу с этим поделать!) — кисло возразила француженка. — Что ж я сделаю? Ее уговаривать невозможно. Во весь путь она ревела…

— Я только хочу, чтоб в отсутствия её матери было все сделано для её спасения. Я повторяю вам, что она очень больна!