Подруги

В 1947 году Хлоя показывает Патрику Бейтсу картины или, вернее сказать, миниатюры своего отца. Он приходит для этого в комнатенку за «Розой и короной» в десять тридцать вечера, когда Гвинет еще не кончила мыть пивные кружки. Хлоя ложится ничком на пол и шарит у матери под кроватью, стараясь обнаружить среди картонок и ящиков рулон с отцовскими работами. Она находит его в глубине, у самой стенки. Теперь она уже почти вся под кроватью, на виду только ее семнадцатилетние ноги.

Пол такой чистый, что Хлоино клетчатое платьице даже не запылилось. Не будь Гвинет такая чистюля, Хлоя, может быть, давно прекратила бы поиски, и Патрику никогда не привелось бы увидеть живопись Хлоина отца, а заодно и гладкие, вытянутые Хлоины ноги.

Вот так, на радость или на беду, решается наша участь. Иниго, Имоджин, Кевин, Кестрел, Стэноп — ниточка тянется назад, к Дэвиду Эвансу, мужественному, изнуренному недугом человеку, который сидит на больничной койке, готовый в который раз ощутить во рту вкус крови, и с безукоризненной точностью наносит краски на квадратики холста, движимый то ли одержимостью, то ли оптимизмом. Мужество не напрасно, мучительные усилия вырвать из уродства красоту не пропадают даром. Думаешь, что они забыты, никчемны, погребены и истлели где-то под толщей земли, а они, глядишь, непонятно как выбились наружу, взвихрили новые токи жизненной силы.

Патрик смотрит на работы Дэвида Эванса с потрясенным лицом.

— Да, — говорит он. — Очень интересно.

И снова молчит.

— Ну и ну, — говорит он. — Чем не способ избежать смерти.

Хлоя вся раскраснелась, елозя по полу.

— А тебе не хотелось бы иметь от меня ребеночка? — спрашивает Патрик, и Хлое кажется, что лучшего ей для себя невозможно желать. К несказанному Хлоину изумлению и радости, Патрик тотчас же, тут же, на кровати ее матери, переходит от слов к делу. Важность этого события непомерна, хотя удовольствие от него среднее, оно, как переход ко сну или как пробуждение от сна, открывает для Хлои совершенно иной мир. Она догадывается, что мир этот небезопасен, стоит в нем оступиться — и полетишь в тартарары, однако в нем-то и обитают избранные.

Через полчаса Патрику пора возвращаться в лагерь.

— Никому не говори, — наставляет он ее. — Снаружи — забудь напрочь. Про себя, внутри, — помни. Это пойдет тебе на пользу.

Наутро, когда Хлоя встает, ей почти не верится, что все это было на самом деле. Патрик с этих пор не глядит в ее сторону, и страдания вновь возвращают ее к действительности.

Ребеночка у нее от Патрика не предвидится, ВО всяком случае на этот раз. Хлоя этим недовольна — богоподобность Патрика существенно подорвана.

25

— Нет, — говорит Хлоя. — Я не знаю, какой сегодня день.

Сегодня девять месяцев, как в дом к Рудорам водворилась Франсуаза. И три месяца, как у нее завязались близкие отношения с хозяином. У Хлои они почти год как прекратились. Обездолена ли этим Хлоя? Она и сама не знает.

Пока Хлоя спит вместе с мужем, ее не оставляют надежды — не только что ей воздастся ночью, но и что днем заполнятся пустоты в ее душе.

Заботься обо мне, взывает к нему каждый ее вздох во сне и наяву, лелей меня, люби меня, жалей. Будь безупречен. Безупречен не в твоем понимании, а в моем. Будь совершенством не только в отношении меня, но и по отношению к нашим детям. Всем нашим детям. Не сиди за работой, не пей, не раздражайся — это отвлекает тебя от дела. Твое дело — я. Заполняй меня, заполняй мои пустоты. Довершай меня.

Хотя в душе Хлоя знает, что заполнить ее невозможно. Иные раны проникли слишком глубоко, защитные оболочки прорваны, и их уже не залатаешь. Сколько бы он ни изливал на нее заботы и любви, они всегда будут капля за каплей сочиться наружу, оставляя ее в конечном счете такой же опустошенной.

И все-таки, пока она делит с ним ложе, она не в силах заглушить в себе надежды.

Когда же ей в нем отказано, они больше не тревожат ее. С нею дурно обошлись, зато избавили от надежд. Плетись себе в сторонку с поля боя, уноси свои раны, и нет уже надобности прикидываться, будто ты цела и невредима. Какое облегчение! Лишь бы дети ничего не замечали.

Но они замечают, конечно. Иниго и Имоджин, Кевин и Кестрел. Стэноп — тоже.

— Ладно уж, — уступает Хлоя, — говори, что сегодня за день.

Мимо, сотрясая землю, проезжает тяжелый джаггернаут[20], держа путь на автостраду № 4 и по ней на запад.

Не грозит ли ей прямая опасность стать героической размазней на семейном фронте, такой, как мать, как миссис Сонгфорд — та по крайней мере сумела хотя бы умереть опозоренной. Такой, как миллионы и миллионы женщин, постыдно и до последнего вздоха плетущихся в кусты.