Подруги

Весна.
     Хожу по окраинам неба,
над облаками —
     у меня под ногами
Лужа —
     ложе небесной бездны,
     лужайка деревьев,
растущих
     вниз вершиной,
     в озере мнимом.
…И не постичь им никому,
     не дотянуться,
     не дотронуться
до вершин жизни,
даже – до её
     отражений…

Это – тоже она, Алина! И её же – Молитва.

Окропи меня
         Небо,
           Дождём!
Причасти меня,
         Небо
            не жгущим
                Пасхальным
                        Огнём!
Слышу,
    будто бы Небо
        мне молвило:
Нет, не Огонь
        предстоит тебе —
                   молния.
Это – посох твой,
           Твоё Огниво,
чтобы выжить в душе —
            искушения,
             отчуждения,
               в сердце вросших
                    людей.
До конца эту чашу – испей!

Она испила. И умудрилась жить свою жизнь, не зная слов «карьера», «деньги», «бизнес», «успех»… Как ей это удавалось?! А ведь удавалось, всегда довольствуясь малым. Всегда наполненная своими собственными делами, думами, книжками, которые были вне штатных расписаний, должностей, зарплат…

Кухонный стол —
        мой Олимп
            деревянный,
Мой колченогий
            Пегас.
Именно здесь
        мне слышится странный
    голос – не голос,
            глас.
Сначала —
     музыкой
        из старенькой.
            радиолы.
Словно
кто-то настраивает
            струнные нервы,
подкручивает
        колку,
заносит смычок…
И начинает плакать во мне
Кто-то большой
        и добрый.

Она всегда жила в своём особенном мире. Духовном. Творчески тоже сама с собой. Как каждый из нас. А она – маленькая, крохотная девочка! Советская девочка. Сумевшая прожить свою жизнь, как ей захотелось. Несмотря ни на что. На все те трудности, какие ей, как всем нам, доставались. На препятствия и сложности, чего никому из нас не удавалось избегнуть! А мне ещё довелось добавить ей страданий. Как же нас-то судьба сплела в нелёгких испытаниях?! Зачем? Мне очень надо было поговорить с ней о моём тяжком неизбывном грехе перед ней. Повиниться? Но она не давала мне этого сделать. Понимала, что разговор должен состояться, но оттягивала его.

Вспоминали почему-то обеими нами любимого Чехова… Заговорили о чайках, которые у Горького «стонут пере бурей.». Алина сказала, что у англичан поймать чайку – значит накликать беду, и что английские моряки соблюдают правило, никогда не убивать чаек, ибо это приведёт к несчастью в плаванье, это души – усопших людей. Чукчи, эскимосы тоже считают чайку, как посланца Духа Моря. Вспомнили Левитана – художника, которому однажды довелось застрелить чайку рядом со своим каким-то сложным романом и неудачной собственной попыткой самоубийства. Алина вспомнила, что Чехов вынашивал в это время своего Треплева, с его убитой неизвестно зачем чайкой, положенной им к ногам Нины: «Скоро таким же образом я убью самого себя». Убитая птица рифмуется у Чехова, со слов Алины, с эсхатологической картиной конца света, о чём была и треплевская пьеса… А ведь последняя наша с ней встреча была уже в дни безумия, охватившего мир началом эпидемии ковидом, потом войной на Украине… С помощью любимого ею Чехова Алина думала о мире, о людях, которых оставляла. Она очень любила Чехова. Одна из её книжек была про православного Чехова. Она отожествляла себя с любимыми ею героями Чехова: Ниной Заречной, Треплевым, Чайкой. К своему смертному часу её стихи…

Я – чайка!
     Я – чайка?
Кричу и кричала
        голосами
        чеховских женщин…
Прилетали сороки,
     прилетали вороны,
        прилетали синицы,
краснокрылые
     пели зарницы…
Ну, а я всё так же
     стою на пороге
        своего детства,
всё ожидаю, чаю, того, кто обещан…
Кружится,
     улетает чайка,
Не подаёт вести.