Подруги Высоцкого

Когда она спустя годы читала (вернее, слушала чтение вслух) книгу жизни Туманова, ее поразил «этот шедевр человеческой доблести. Лагерные воспоминания вообще в принципе представляют ценность. А она еще и о том, как человек, не будучи подготовлен к страшным обстоятельствам, сохраняет честь, достоинство…».

Ей совершенно было чуждо определение «своего круга». Объясняла это просто: «У меня никогда не было своего круга, потому что у меня никогда не было тщеславия…» И добавляла: «В устройство моего характера очень прочно входит отстраненность обожания. Потом, по величию творчества человека всегда можно сказать о величии его души». Но не позволяла душевную близость с тем или иным человеком ставить в прямую зависимость от степени его таланта. Хотя однажды допустила легкую бестактность. Как-то из озорства, куража, может быть, настойчиво потребовала, чтобы на одной дружеской вечеринке по очереди выступали Михаил Жванецкий и Владимир Высоцкий. Слушала, до слез хохотала и аплодировала миниатюрам Жванецкого, потом застыла перед песнями-монологам Высоцкого. Помолчала, все взвесила и честно сказала: «Все-таки – Высоцкий!..» Вспоминая об этом случае, Михаил Михайлович с обезоруживающей улыбкой обреченно говорил: «Вот так я с этим и живу всю жизнь…»

* * *

Ахмадулина откровенно радовалась любовному союзу Марины Влади и Высоцкого, благословляла эту пару и даже немножко завидовала им. Не сдерживая чувств, писала на титуле своей новой книжки «Стихи»: «Володя, как я люблю тебя! Как я счастлива, что – ты! Марина, моя нежность к тебе, мое безмерное восхищение – как объяснить? Люблю. Целую. Белла».

А Марина говорила мужу о Белле: «Она живет в другом пространстве. У нее своя планета».

Мой подвиг одиночества нелеп,
И суд мой над собою безрассуден, —

с горечью сознавала Белла в канун своего тридцатилетия, потерпев уже две сердечные неудачи. Потом случилась еще одна – нелепый и угарный брак с сыном классика балкарской поэзии Кайсына Кулиева Эльдаром…

Только через десять лет она наконец-то обрела душевное равновесие и покой с художником Борисом Мессерером. Он станет для нежной и хрупкой женщины надежной жизненной опорой, станет тем, к кому она решит обращаться только так: «О, поводырь моей походки робкой».

Летом 1976-го Борис Асафович и Белла решили узаконить свои отношения. Тем днем, вернее, вечером, когда в мастерской Мессерера собрались самые близкие друзья, безусловно блистал Владимир Высоцкий, который весь вечер пел для невесты и жениха.

«С тех пор, – вспоминал Мессерер, – мы тесно дружили вчетвером»: Влади и Владимир, Белла и Борис. По его мнению, «произошло некое единение людей, проживающих похожую жизненную ситуацию. Мы с Беллой и Володя с Мариной совпали друг с другом в определенном возрасте и в определенном, довольно трудном соотношении, когда наши судьбы в значительной мере уже сложились. Все мы были достаточно известны и, быть может, даже знамениты. Каждому из нас надо было что-то в себе менять так или иначе, чтобы соответствовать друг другу. Но владевшая нами страсть… превозмогала те препоны, которые жизнь громоздила на нашем пути. И это нас сближало».

Их встречи происходили чуть ли не через день. Иногда на Поварской (Воровской), но чаще – в доме у Высоцкого на Малой Грузинской: «Там общаться было удобнее, потому что квартира отличается от мастерской большей приспособленностью к уюту, хотя все мы были «неуютные» люди и ощущали себя мятежными душами».

Обычно, созвонившись днем с Мариной, часам к девяти вечера они приезжали. У хозяйки уже был готов стол с прекрасными напитками и разнообразными угощениями. Владимир приезжал попозже, уже после спектакля. «В нашем с Мариной застолье, – рассказывал Борис Асафович, – Володя никогда не выпивал. Он рассказывал всякие театральные новости. Всегда был душой компании и всегда был на нервном подъеме. К концу ужина Володя говорил: «А хотите, я вам покажу… одну свою новую вещь?» Он брал гитару и начинал петь. Иногда врубал мощную технику и воспроизводил только что сделанную запись. И всегда это было для нас неожиданным, и всегда буквально пронзало сердце. Сидели допоздна – далеко за полночь. С ощущением праздника, который дарил нам Володя».

Конечно же, они встречались и случайно, на лету, без всякой чинной предварительной договоренности.

«Мы делаем крюк через заваленную всяким хламом, но уютную дачу Беллы Ахмадулиной, – вспоминала свои московские путешествия Марина Влади. – Чувствуется, что внешний вид дома не имеет никакого значения для хозяев. Мебель здесь совершенно случайная, чистота сомнительная. Кошки и собаки играют прямо на кроватях с детьми поэтессы… Если Белла дома, все затихают и лишь только слушают. Звучит ее неподражаемый голос, бледное трагическое лицо поднято к небу, шея напряжена, вены как будто готовы лопнуть – это и боль, и гнев, и любовь. Выпив немного вина, она разражается веселым и свежим смехом, и время, остановленное на какой-то момент ее талантом, потекло вновь…»