Подруги Высоцкого

Уже 1 августа 1980-го, буквально через неделю после смерти Высоцкого, в Театре на Таганке Юрий Петрович Любимов экстренно собрал художественный совет. На повестке дня значился один вопрос – о будущем спектакле памяти Владимира Высоцкого. Идей выплескивалось много. Ахмадулина внимала каждой. Но только в конце заседания отважилась высказаться:

– Что бы вы ни решили, я предлагаю свое участие. В любой форме, которая вам понравилась. По просьбе консерватории я работала над текстом Шекспира для «Ромео и Джульетты» Берлиоза. И оказалось, что можно целеустремленно изменить текст. И получилось не кощунство. Шекспир это позволяет…

Ее услышала Алла Демидова, подчеркнув, что шекспировский «Гамлет» будет держать спектакль в память Высоцкого: «Если нам нужен кусочек маленький «Гамлета», мы его берем, а дальше идет импровизация открытым приемом, чтобы протянуть линию поколения…»

Ахмадулина тут же подхватила:

– В смысле голоса его. Все должны играть – чтоб на его месте остался пробел. Его место безмолвно – он отвечает шекспировским безмолвием. Текст могут сделать литераторы.

Как режиссер, Любимов ловит идею на лету: «Вы сказали, Белла, очень интересную мысль. Этим приемом можно довести до отчаяния». У Демидовой свое видение: «Это можно сыграть, если сначала будет его голос».

Но Белла Ахмадулина решительно возражает: «Не надо голоса. Пусть будет пустота. Бейтесь в нее – нет его». На ее стороне главный режиссер. Он размышляет вслух: «Это и есть – «распалась связь времен». Мы ищем трещины. Пустота. Мы ищем, чтоб хоть чем-то ее заполнить…»

Потом настала осень. 22 октября, как и договаривались, вновь собрался худсовет.

Прост путь к свободе, к ясности ума –
Достаточно, чтобы озябли ноги.
Осенние прогулки вдоль дороги
Располагают к этому весьма.

Грипп в октябре всевидящ, как господь.
Как ангелы на крыльях стрекозиных,
Слетают насморки с небес предзимних
И нашу околдовывают плоть…

Кроме театральных, участвовали приглашенные – композитор Альфред Шнитке, писатель Борис Можаев, философ и литератор Юрий Карякин, поэт Андрей Вознесенский, критик Наталья Крымова и, конечно, Белла Ахатовна с Борисом Мессерером.

Белла держала большую речь:

– Я думаю, что нам стало ясно только одно – спектакль должен быть. В нем должны участвовать друзья Володи, люди, которые его любили. Неизвестно, во что он расцветет. Но я знаю, чего в нем не должно быть. Во-первых, никакой расплывчатости идеи. Канва должна быть стройная и строгая до совершенной грациозности и до совершенной мрачности. Потому что есть много воспоминаний, анкет, и театр не может за ними тянуться и угнаться. Идея должна быть непоколебимым позвоночником. Абсолютно прямым и стройным. Какова она будет, не знаю. В ней не должно быть лишней разветвленности…

И еще про песни. Труппа будет сталкиваться с самым сладостным и самым обязательным соблазном отдать публике то, чего она, собственно, и ждет, – Володин голос. Но опять-таки в эту стройность решения входит точная мысль о мере участия Володиного голоса в спектакле. Потому что должна быть, как и всегда у «Таганки», суверенность театра, независимость вообще ото всего. Вы не можете отдать страждущей публике Высоцкого. Он – самая надрывная ее часть. Все равно будет недовольна, она придет спросить вас: «Где Он?» Так она и спрашивает.

А вы не можете сказать – где, потому что мы знаем только одно: он не пришел, потому что занят, занят настолько, что не смог сейчас прийти к Гамлету, занят своим вечным занятием…

Эту надрывность людей к Володиной памяти и Володиному голосу мы все так сильно ощущаем, терпим от нее, потому что они все ко всем нам приходят. Пишут юноши с наркотиками, рыдающие девушки – все это мы знаем, и ни в коем случае театр не может уступить свою изысканность рыдающей, страдающей и надрывно настроенной публике. Изысканное, строгое зрелище, совершенно строгое, абсолютно не умеющее угодить тем, кто хочет рыдать, страдать, говорить, что он «спился и пропел свой голос». Я только знаю, что эта суверенность художественная должна, несомненно, существовать. И обязательно это будет очень важная проблема – насколько Володин голос сможет заполнить собой спектакль. Потому что рано или поздно вы придете к тому, что обилие его голоса, нам доступное, еще никак не может быть решением того, что задумано.

Все, что говорилось о «Гамлете», мне кажется страшно плодотворным. Может быть, настойчивая мысль о «Гамлете», и особенно соединение идеи «Гамлета» и вообще того решения, которое уже в театре было, – оно, мне кажется, может навести на очень многие мысли. Во всяком случае, я, со своей стороны, это объединение мысли и попробую вам предложить. Во всяком случае, это такие глубины, которые могут облагодетельствовать грядущую идею.