Подруги Высоцкого

Белла Ахмадулина замечала за собой: «…Сразу чувствую талант другого человека. Поэта, артиста… Словно яркая вспышка в глазах, в разуме происходит. И я люблю этот чужой талант. Воспринимаю его как собственную удачу, собственный приз. Он на меня действует, как собственное возвышение… Мне кажется, любовь к таланту другого человека – обязательный признак собственных способностей. И если ты любуешься талантом другого, тебе надо рукой благословляюще махнуть. Это пушкинская черта. Сам состоящий из одной гениальности, как он чувствовал, как любил, как понимал всякий чужой дар!»

Читая и перечитывая «Хижину дяди Тома», юная девочка Белла решила непременно вступиться за бедных, угнетаемых плантаторами негров. В пылкой убежденности в своей правоте она отправила в «Пионерскую правду» свои гневные стихи.

Какое счастье, что в газете тогда трудилась чуткая и толковая журналистка, которая тут же ответила Белле: «Девочка, я чувствую, ты очень добрая. Но оглянись вокруг, и ты увидишь, что жалеть можно не только негров». Добрая девочка запомнила фамилию этой женщины – Сидорова. Спустя много лет они встретились. «Я была весьма и весьма взрослая, – грустно улыбалась Ахмадулина. – Вспоминали ту переписку и так смеялись! Но она написала правильно: «Оглянись вокруг. Жалеть-то следует всех».

Кстати, именно «Пионерка» первой напечатала ее первые стихи. Правда, не о неграх. Хотя писала ужасно, но, признавалась Белла, «влекло». Только вот почему? Ведь расположения, особой духовной среды, по сути, не было. Если, конечно, не считать бабушкиных ежевечерних чтений. «У меня, – с нескрываемым восхищением вспоминала Белла, – была замечательная бабушка, Надежда Митрофановна. Слыла слабоумной (как и я, впрочем)… Бабушка восхищалась мною непрестанно. Что бы ни случилось со мной, уж никому я не покажусь столь прекрасной и посильной для зрения».

…Однажды зимним вечером серединного года 70-х прошлого века в мастерской художника Бориса Мессерера на 6-м этаже на Поварской (тогда еще Воровского, или, как говорили «аборигены», Воровскόй) как-то без всякого особого повода, беспричинно собралось обычное дружеское застолье. Без общих тостов выпивали, кто бледнея, кто краснея от водки, без устали трепались, шалея от собственного вольнодумства, обменивались добрыми новостями, но чаще обидами. Усталый режиссер пытался объяснить поэту, какие сволочи собрались в Госкино, но слышал встречные резоны: «Ты посмотрел бы на тех монстров, которые засели в Союзе писателей и в Главлите…» Спор завершался безжалостным приговором хозяина мастерской: «Всё! Пошли бы вы, ребята, в выставком!..»

В заповеднике московской богемы, в этом «ноевом ковчеге», как в котле, варились все тогдашние властители дум: Василий Аксенов и Булат Окуджава, Андрей Вознесенский и Фазиль Искандер, Андрей Битов и Михаил Жванецкий, Аркадий Арканов и Григорий Горин, Владимир Войнович и Эрнст Неизвестный, Михаил Рощин и Сергей Параджанов… Мессерер, которого все называли собирателем людей, и его Белла гордились теми, кто был рядом: «Наша компания была уникальна тем, что в ней всегда царил дух какой-то праздничности, приподнятости… Это объяснялось тем, что в нас жило ощущение правого дела, истинности поступка… Царило «дружество и веселье» и «быт в соседях со вселенной…».

В разгар застолья неожиданно, вспоминал писатель Артур Макаров, раздался телефонный звонок. Белла (на правах будущей хозяйки дома-мастерской) подняла трубку и, коротко переговорив с невидимым собеседником, обрадовала присутствующих, что вот-вот, прямо сейчас приедут Володя Высоцкий с Мариной… Вскоре они действительно примчались. И Высоцкий спел только что написанную песню «Баллада о детстве».

Час зачатья я помню не точно.
Значит, память моя – однобока,
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
……………………………….
В те времена укромные,
Теперь почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные…

«Баллада произвела фурор, – порадовался за своего друга Макаров, видя реакцию на песню ее первых слушателей. – Потом Высоцкий еще что-то пел. Все сидели за столом… Там был длинный стол, а дальше – проем со ступеньками, ведущими выше, в мастерскую. Я увидел, что Белла сидит на этих ступеньках и что-то пишет. Володя пел, пел, пел, а когда отложил гитару, Белла без всякого предварения – без всякого! – стала читать свои новые стихи. Получилось такое невольное вроде бы соревнование. Она так зажглась, и в то же время так ревновала к этому вниманию, что даже не сумела дождаться, пока воцарится молчание, и своим небесным, срывающимся голосом начала читать поразительные стихи…»

Может быть, это был «Маленький самолетик»? «А то глаза открою: в ряд – все маленькие самолеты, как маленькие Соломоны, все знают и вокруг сидят…»?