Подружки

И теперь-то начался парад всех знаменитостей, Фаригулетта, Уродец и Крошка БПТ явились вместе, следуя по пятам за Жолиеттой-Марселькой. Появление маркизы Доре произвело сенсацию. И Жанник тоже появилась в свой черед, опираясь на руку гардемарина, откомандированного Л'Эстисаком. Бедная малютка разоделась для этого вечера, который мог стать последним ее праздником: на ней было платье Directoire[20] из сатина, вышитого ирландским кружевом, такого нежного и матового, что щеки больной, слишком бледные под слоем румян, казались почти свежими и сияющими. Селия перестала танцевать, чтоб полюбоваться на это платье. Впрочем, и сама она была очень мило наряжена – на ней было модное платье с красиво прилаженным чехлом, очень изящное и смело подчеркивающее красоту ее здорового и плотного тела. И, когда она выразила свое восхищение Жанник, та с полным правом могла ответить ей вполне искренним комплиментом.

– Здесь действительно есть несколько хороших туалетов, – констатировала Селия мгновение спустя, удаляясь по-прежнему под руку с Пейрасом, – но есть и совсем другие!.. Вот! Взгляни на эту карикатуру!

Карикатурой была Жолиетта-Марселька, напялившая на себя костюм севильской табачницы. Спору нет, ее рыжая шевелюра совсем не согласовалась с мантильей, отороченной бахромой, и с цветком граната, воткнутым в ее прическу. Но все же ее плотно облегающий корсаж обрисовывал такую грудь, которая ни в чем не уступала груди Селии.

И Селия подсмотрела взгляд, который Пейрас бросил на «карикатуру» и который отнюдь не был взглядом насмешливым.

– Потанцуй со мной, хорошо? – сказала она вдруг. Он снова обхватил ее стан движением не вполне довольного человека.

Жанник тоже танцевала. Л'Эстисак протанцевал с нею первый круг, потом по-отечески заставил ее сесть и немного отдохнуть, оттого что она сразу же сильно запыхалась. Но очень скоро она снова пошла танцевать. Все прежние ее любовники и товарищи всячески ухаживали за ней, и каждый из них требовал, чтоб она хоть немного повальсировала или побостонировала с ним, и каждый старался этим подчеркнуть, что считает ее вполне здоровой. И она давала себя убедить наполовину – только наполовину.

Приходили с опозданием и другие люди. Среди них были и Лоеак де Виллен, грузчик, маркиз и граф; он пересек по диагонали зал и уселся за одним из столиков на сцене. Но на этот раз он изменил своему бушлату из шкиперского сукна и синей тельняшке, которая служила ему рубашкой; его фрак был вполне безупречен.

– Вы опять здесь? – сказал Л'Эстисак, увидав его. – Разве ваш транспорт все еще стоит на якоре в Сен-Луи на Роне?

– Нет. Я больше не грузчик. Я отказался от места.

– А?.. Какую же новую профессию вы намерены попробовать?

– Впредь до новых предписаний – только одну: танцора на Сифилитическом балу.

– Превосходно!.. В таком случае давайте пить вместе. Шампанское? Брют, разумеется?..

– Да… Хайдсик Монополь, красная этикетка, прошу вас.

– Это моя марка.

Их столик стоял у самой рампы. От бушующей толпы их отделяла только простая балюстрада. И вследствие разницы в высоте сцены и зала они превосходно видели всех и каждого, и от них не могла укрыться ни одна деталь зрелища.

– Занятно, – заметил Лоеак.

Кругообразным движением руки он обозначил все Казино, от колосников до партера.

– Занятно, – повторил герцог.

Они помолчали мгновение. Потом Лоеак сразу спросил:

– Каким образом вам удалось это?

Герцог взглянул на него:

– Каким образом?..

Лоеак кивнул головой.

– Да, каким образом удалось вам добиться того, чего вы добились здесь и чего я не находил нигде, кроме как у вас? И как стали вы таким, какой вы есть?

Он достал портсигар из кармана и предложил Л'Эстисаку папиросу. Л'Эстисак взял папиросу, закурил ее и сделал три затяжки.

– Мы путешествовали, – отвечал он наконец. – Мы единственные французы, которые путешествовали, по-настоящему путешествовали. Этим объясняется многое.

– Быть может, – сказал Лоеак.

Он в свой черед закурил папиросу и окутал себя облаком дыма.