Подружки

— Вот как! Не станете же вы утверждать, что удрать от любовника через восемь дней после того, как он оказал ей такую услугу!..

— Конечно, я не стану утверждать, что это очень… очень благородно с ее стороны. Но…

— Но это было ее правом, — подтвердил Рабеф.

— И даже, чтобы покончить с этим и исчерпать весь вопрос, — это было, быть может, ее долгом! Ее долгом! Селия, как мы все знаем, и я не вижу, зачем нам это скрывать, на протяжении целых четырех месяцев, с тех самых пор как она познакомилась с Пейрасом, не переставала его любить. Тем не менее неделю тому назад она согласилась сделаться моей любовницей. Но ей и в голову не приходило тогда, что Пейрас может вернуться и начать снова ее обхаживать. Он вернулся. Что же, она должна была, любя его, его оттолкнуть, и только оттого, что я, Рабеф, которого она не любит, в продолжение восьми дней разделял ее пустующее в данный момент ложе? Значит, ей нужно было проводить со мной каждую ночь, когда и тело, и душа ее желали отдаться другому человеку? Полагаю, что нет. Она предпочла уйти, чтобы не играть оскорбительной и для меня, и для нее комедии: я считаю, что она поступила правильно. Точка, я все сказал.

— Ну а деньги? Она должна вам?

— Деньги! Какие деньги? Те, которыми я уплатил ее долги? Ну подумайте сами, дорогая моя: одиннадцать ночей и двенадцать дней я был здесь постоянным гостем. Что же, вы считаете, что я, в моем возрасте, мог бы где-нибудь рассчитывать на бесплатное гостеприимство?

Он иронически пожал плечами. Доре, выпучив глаза от удивления, слегка поколебалась сначала, но потом начала быстро высчитывать что-то по пальцам. Лоеак де Виллен, желая окончить спор, привел довод, который показался ему решающим:

— Зачем считать, маркиза? Сколько бы ни платил мужчина, он все равно не может купить женщины. И она всегда оказывается в невыгодной сделке, когда считает, что действительно продалась своему любовнику.

Его быстро прервал Л'Эстисак:

— Ну еще бы! — воскликнул он необыкновенно решительно, — вот что приходится вечно говорить и повторять, вот чего не знает почти никто, ни во Франции, ни в других странах, в чем недостаточно убеждены даже сами наши подруги!.. А нужно кричать об этом на всех перекрестках: что женщина, ни добровольно, ни по насилию, не может перестать принадлежать себе самой; что она не должна ни за что, ни за какие богатства и драгоценности, передавать другому это нерушимое право на самое себя; что ни любовник, под тем предлогом, что заплатил ей, ни муж, под тем предлогом, что женился на ней, не пользуются окончательным правом ни на ее сердце, ни на ее тело, которые отданы им только во временное владение и только во временное пользование! Оттого что дело идет только о временном пользовании и собственник в любое мгновение может потребовать свою собственность. И всякий договор, противоречащий внутреннему содержанию такой сделки, может быть делом рук или сумасшедшего, или деспота: «Как! эти губы больше не хотят прикасаться к моим губам! Что же, нужно требовать, чтобы они целовали их, несмотря на отвращение, на тошноту, на икоту отвращения!» Меня возмущает одна мысль об этом. Да!.. Сорок веков рабства оставили в нас свой след, положили на нас несмываемое позорное клеймо. Самый, пожалуй, искренний из наших современных писателей наивно написал следующую фразу, от первого до последнего слова достойную какого-нибудь ассирийского повествователя времен Навуходоносора: «Жена человека — это его вещь, его имущество, такое же имущество, как кошелек или кольцо; и я считаю не менее позорным похитить у него первое, чем последнее». Так думает в XX веке француз, который считает себя культурным человеком! Ну-ка! Суданец!.. Эй, Мадагаскарец! вы, которые считаете вашей родиной так называемые дикие страны, расскажите нам, что думают об этом гавасы, соколавы, улофы, бамбары,[34] люди всех цветов; что думают об этом желтые, черные, коричневые, зеленые, синие дикари — менее дикие, чем мы?

Он умолк и скрестил на груди руки.

Тогда медленно заговорил Мадагаскарец, в течение всего вечера открывавший рот только для приветствий и благодарностей:

— Что у нас там думают о женщинах? Думают, конечно, что они так же, как мужчины, могут быть рабами и свободными. И так же, как мужчины, принадлежат господину, если они его рабыни. Но если они свободны, если господин имел глупость дать им волю, они принадлежат самим себе.

— Даже замужние? — спросил Лоеак.

— Они там все замужние! Да вот у меня самого в Диего была очень красивая жена, мулатка, свободная женщина, представьте, я позабыл, как ее звали. Она обманывала меня с торговцем-китайцем, — за деньги, и с мальчишкой-туземцем, — по любви… Это было очень просто, оттого что она была свободна. Да у нас все женщины обманывают нас с любовниками своей расы. Нужно быть глупцом, чтоб не понять этого. А если они переходят все границы, ну что ж! Расстаешься с такой особой, и она ищет себе пристанища в другом месте. Вот и все!

Теперь настал черед Суданца: