Подсадная утка

Но при всей славянской искренности подобного покаяния я сделаю вид, что случайно оказалась около аэропорта. Провожала подругу, например. То, что скажет или уже сказал по телефону ему Вольфганг, имеет десятое значение. Он не сможет устоять перед моими горящими глазами, призывными взглядами и милой застенчивой улыбкой, которую я намеревалась припечатать к своему рту.

Настроение у меня, несмотря на вчерашнюю неудачу, было прекрасное. Я опять почувствовала себя в седле. Жар азарта бурлил в крови, мешаясь с томительно-сладкими воспоминаниями о прошедшей ночи. Угрызения совести отступили перед властолюбивой жизненной силой, зажигающей во мне пламя авантюризма. Я поняла в который раз, что главным стимулом для меня является действие. По возможности рациональное, сочла я нужным добавить, хотя невыветрившийся аромат любовной горячки, где запах возбужденных тел смешивался с пряным запахом тайны, заставлял меня сомневаться в субъективной искренности и объективной убедительности последнего замечания.

Погода тоже, казалось, праздновала стремительно-неожиданный ренессанс. По чистому, жемчужно-голубому небу разливалось нежное белое сияние. Грязь подсохла, деревья сверкали радужным глянцем отмытой, точно подновленной листвы. Оказывается, гармония – не пустая болтовня благодушных обывателей.

Аэропорт встретил меня зеркальным блеском стеклянного фасада и мозаичным полом. На всякий случай я сверилась с расписанием. Все правильно, самолет Харольда должен был приземлиться примерно через полчаса. Я выкурила пару сигарет, отведала капуччино в ресторане, купила и перелистала «Ом» и снова посмотрела на часы. Ну, теперь можно возвращаться в машину.

Я вернулась на стоянку, села за руль и приготовилась к встрече. Прибытие уже объявили. Через несколько минут я увидела, как из здания аэровокзала потянулись люди. Прилетевшие.

Мне не нужен был «Никон», чтобы вести наблюдение. Перед глазами не было никаких помех, видимость была отличная, а крупную фигуру Харольда с такого расстояния я узнаю и без увеличения.

А вот и он, радостно, словно встречала возлюбленного, прилетевшего из длительной командировки, вздрогнула я. Сердце забилось чаще. Я выехала со стоянки и сманеврировала так, чтобы складывалось впечатление, что я только что подъехала к остановке, где уже скопилась небольшая кучка людей и куда направлялся Харольд. Он шел размашистой походкой уверенного в себе человека. Его гладко выбритое лицо излучало хваленую западную благожелательность сытого и преуспевающего сына своего времени. Светлый плащ и развевающийся красный шарфик (я вспомнила описание одежды верзилы, данное Олегом Дебрянским) призваны были дополнить нездешнее обаяние этого гиганта, о вдумчивой серьезности которого можно было судить разве лишь по внимательному прищуру, являвшемуся, может быть, следствием некоторой близорукости. Он нес небольшой кейс из светло-серого пластика, на плече на длинном ремне висела пестрая продолговатая спортивная сумка.

Я эффектно затормозила и, хлопнув дверцей, с подчеркнуто-независимым видом, вышла из машины. Мой взгляд был устремлен по линии, параллельной той, на которой в ожидании автобуса замер громоздкий, точно мамонт, Харольд. Не прошло и минуты, как я поняла, что он меня увидел и узнал. Но я не спешила замечать его.

– Оля, – кинулся он ко мне под удивленно-заинтересованные взгляды столпившихся на остановке пассажиров.

– Харольд, – я сделала вид, что изумлена, – ты?!

Подобно кукольнику я потянула за невидимые нити – дала приказ своим лицевым мышцам изобразить восторженную радость, переходящую в легкое смущение.

– Мне так неудобно за наше… – хотела было я извиниться, но сияющий от счастья Михалик не дал мне излиться в потоке покаянных слов и неловких жестов.

– Я так рад, – оживленно заговорил он, – я понял, все славянки немного сумасшедшие, я ведь и сам наполовину поляк… – Он захлебнулся от волнения и застыл, восхищенно глядя на меня.

Вот уж не ожидала такой экспрессии чувств от рассудительного немца. Но ведь немецкая сентиментальность общеизвестна, и в этом смысле Харольд был образчиком контрастного сочетания немецкой основательности с присущей его народу чувствительностью и тонкой восприимчивостью. А если учесть еще и его польские корни…

– Ты летишь или прилетел? – спросила я.

– Прилетел из Москвы. А ты?

– А я вот подругу приехала встречать. Она из Самары должна прилететь, – не моргнув глазом, соврала я.

– Значит, ты будешь занята… – разочарованно произнес Харольд, задумчиво опустив голову.

– Я могу в принципе и не ждать ее. Просто сама захотела сделать ей сюрприз…

– Ты любишь сюрпризы делать? – улыбнулся Харольд.

– Обожаю, – ответила я ему ясной, как сегодняшнее небо, улыбкой, – и могу навестить прилетевшую подругу у нее дома, – намекнула я на то, что буду не против прямо сейчас заняться им.

– Ну что ты! – воодушевленный своим альтруизмом воскликнул он, решив продемонстрировать мне свою буржуазную вежливость. – Сюрприз – это так хорошо! Я буду чувствовать себя, как это сказать… предателем… – захлопал он глазами.