Подсказки пифии

Новое лекарство начинало действовать. Прокурор признался себе, что еще не полностью уяснил, что связывало адвоката Вигго Дюрера, Карла Лундстрёма и бывшего начальника полицейского управления Герта Берглинда. Но он так много знал об их делишках, что это могло бы обеспечить окончательное падение Дюрера, расскажи он, фон Квист, о том, что ему известно.

Исключало подобное развитие событий то, что он сам неминуемо оказался бы вовлечен в историю и посадка ему светила бы не мягче, чем Дюреру. Его самого буквально разнесет на куски. Позорное изгнание из профессии. Безработица и нищета.

Когда он оказывал услуги Дюреру, Берглинду или Лундстрёму, благодарность приходила быстро – чаще всего в виде черных денег, но иногда и по-другому. В последний раз он устранил некие компрометирующие Дюрера документы – и получил совет избавиться от некоторых акций, а всего через несколько дней банк лопнул и акции превратились в бесполезные бумажки. А какие советы он получал насчет ставок на бегах! Молча посчитав на пальцах, фон Квист понял, что впутался в обширнейшую систему благодарностей, которая, вероятно, тянется в коридоры власти дальше и выше, чем он предполагал.

Лекарство сделало прокурора фон Квиста спокойнее и позволило ему мыслить более рационально, однако путей выхода из создавшейся ситуации не подсказало. Он решил отложить проблему еще ненадолго, подождать, посмотреть, как будут развиваться события, а пока попытаться сохранить хорошие отношения со всеми причастными – и с Дюрером, и с Чильберг.

Этому пассивно-уступчивому настрою суждено было оказаться губительным. Усидеть на двух стульях прокурор фон Квист не сумел.

Нигде

Очнувшись, Ульрика Вендин сначала ничего не почувствовала, но почти тут же ее окатила волна боли. Боль пульсировала в лице, непрерывно болел нос, во рту ощущался привкус крови.

Вокруг было угольно-черно, и Ульрика понятия не имела, где оказалась.

Последнее, что она помнила, – как пришла домой, в квартиру в Хаммарбюхёйден, а там оказался Вигго Дюрер с каким-то незнакомым ей мужчиной. Дюрер ударил ее, и она потеряла сознание. Но как долго она пролежала в обмороке?

Ульрика проклинала себя за то, что взяла деньги у Дюрера, датского адвоката этой свиньи Лундстрёма. Пятьдесят тысяч, которые она просадила меньше чем за неделю.

Он наверняка понял, что она, несмотря на деньги и уговор, трепала языком направо и налево. Но ничто в ее словах не касалось его, Дюрера, и ее заявления ни к чему не привели. Ей никто не поверил. И ему это известно.

Так почему же, почему она лежит здесь?

Лицо онемело, рот стянуло, как коркой. Ульрика лежала голая на спине и не могла пошевелиться, потому что руки были связаны за спиной скотчем.

С обеих сторон чувствовались шероховатые деревянные стены. Ульрика попыталась приподняться и не смогла – над коленями и грудью тянулись железные прутья.

То, что ей сначала показалось коркой засохшей крови на лице, оказалось скотчем, которым кто-то заклеил ей рот. Лежала Ульрика на мокром – видимо, она описалась.

Меня погребли заживо, подумала она. Воздух был сухим и противно-теплым, и пахло как в погребе. Сердце тяжело застучало, кровь запульсировала в венах.

Нахлынула паника, Ульрика усиленно задышала. Она не понимала, откуда взялся крик, но знала, что он звучит, даже если она его не слышит.

Она очутилась в ночном кошмаре: беззвучно зовешь на помощь, пытаешься убежать – и не можешь двинуться с места.

Ульрика заплакала, сотрясаясь всем телом, словно эпилептик, в припадке потерявший способность контролировать мышцы.

От усиленного дыхания ртом у нее зарябило в глазах. Она взмокла от пота и почти теряла сознание, когда привкус клея напомнил, что ее рот заклеен скотчем.

Дыши через нос. Успокойся. Ты сама все это себе устроила, подумала Ульрика. Ты почти всю свою жизнь прожила так, что никому не нужно было заботиться о тебе.

Пять лет назад, когда ей едва исполнилось шестнадцать, она обнаружила свою мать бездыханной на полу кухни и потом всегда была одна. Она не ждала пособия, когда сидела без денег, – еду она просто воровала, а за квартиру умудрялась платить из небольшой материнской страховки. Она никогда никому не была обузой.

Ульрика не знала своего отца – эту тайну мать унесла с собой на небеса. Если только на небеса можно попасть, медленно и целеустремленно упиваясь алкоголем и таблетками; и вот тебе нет еще и сорока – а ты уже отбыл в вечность.

Ее мать не была злой – просто несчастливой, а Ульрика знала, что несчастливые люди делают вещи, которые могут показаться злыми.

Настоящая злость – это нечто совсем иное.

Бабушка забеспокоится только через неделю, не раньше, подумала Ульрика. Они не виделись и не звонили друг другу чаще чем раз в неделю.

Дыхание выровнялось, Ульрика теперь мыслила более рационально.

Может, психолог, София Цеттерлунд, ее хватится? Ульрика горько пожалела, что отменила запланированные встречи. Но таково было требование Дюрера.