Подснежник

Внезапно до меня дошла вся ирония ситуации – «главарь банды садистов» читает Фуко. Я не выдержал и рассмеялся. Возможно, тесное знакомство Гарри с насилием позволило ему проникнуть в текст глубже. Кроме того, насколько я помнил, сразу после «пыточных» глав у Фуко шло описание тюремных порядков, сложившихся лет семьдесят спустя. С этим предметом Гарри тоже был знаком не понаслышке. Таким образом, в книге Фуко описывались две разные карательные системы, одна из которых была по-средневековому жестокой, другая – почти современной. Противопоставляя их друг другу, автор заставлял читателей задуматься, как меньше чем за столетие могли произойти столь значительные изменения. Это, во всяком случае, я понял, как понял и то, что в последующем анализе Фуко отсутствовали всякие намеки на идею «гуманизации» пенитенциарной системы. Дальше я просто не продвинулся.

Гарри буквально горел желанием объяснить мне все.

– Все дело в так называемом «принципе экономии власти», Ленни. Современная карательная система может притворяться более справедливой и рациональной, но в целом она обладает куда большей властью над людьми, чем раньше. И все элементы этой системы управляются намного жестче и эффективней, чем в любой из отраслей промышленного производства. Помнишь, я рассказывал тебе о телесных наказаниях? Лишение права на помилование является гораздо более строгим наказанием, чем простая порка, а между тем оно считается менее жестоким. Я бы сказал, что в наши дни наказание перестает быть на виду, но оно никуда не исчезает, а просто становится подводной частью айсберга. Да, розги отменили, и тело заключенного теперь не страдает. Вместо тела теперь страдает его душа.

– Душа?

– Да. Душа, дух, сознание – назови как хочешь. В тюрьме ты можешь заниматься физическими упражнениями, учиться и всячески притворяться нормальным, живым человеком, но твоя личность, твое чувство свободы и внутренней целостности постоянно подвергаются давлению. Это и есть наказание для души – главный инструмент и основная цель политической анатомии. Стоит поработить душу, и она поработит тебя. Душа становится тюрьмой для тела.

Гарри говорил и говорил, и я честно пытался понять и переварить услышанное. Судя по всему, оставшееся от нашего свидания время он решил посвятить краткой лекции, в которой излагал свои соображения по предмету. В частности, он много говорил о Бентаме и его «Паноптиконе» – проекте идеальной тюрьмы, в которой каждый заключенный был бы хорошо виден главному наблюдателю.

– Ты сам бывал в Субмарине и помнишь, как там все устроено. Нас скрыли, спрятали от всех, чтобы цивилизованное общество не видело наших страданий. Концы в воду, словно на настоящей подлодке… И при этом мы постоянно находились под присмотром. Каждый из нас знал, что каждый час и каждую минуту система наблюдает за ним. Мы находились в строгой изоляции, к нам не пускали ни близких, ни друзей, и самые тесные, я бы даже сказал – интимные, отношения сложились у нас именно с системой, которая подавляла нас с помощью грубого насилия. Стоит ли удивляться, что эта система производит делинквентов, рецидивистов, маргиналов? Так тюрьма мстит Фемиде. Что же можно сделать, что предпринять в наш научный век? Конечно, выдумать новую науку, чтобы контролировать этот поток новых правонарушителей. Криминология. Социология. Нужно изучить девиантов, чтобы сделать более эффективным надзор за ними. Это и есть твое настоящее место в общем положении вещей, Ленни. Твой радикализм – не более чем поза. На самом деле ты помогаешь сохранять систему. Ты делаешь ее более привлекательной, более либеральной и цивилизованной с виду, но в конечном итоге все твои идеи ведут к тому, что система начинает работать лучше.

– Это уже похоже на обвинение, Гарри.

– Боюсь, что да. И в целом я не могу одобрить то, что ты делаешь. Впрочем, все это есть у Фуко, ты только должен прочесть его повнимательнее. Пойми, Ленни, самый основной недостаток теории девиантности – теории отклоняющегося от социальных норм поведения – заключается в том, что она даже не пытается анализировать сами эти нормы и социальные установления, от которых мы якобы отклоняемся. Да, тебе нравятся маргиналы. Они такие необычные, такие экзотичные и странные. Для тебя посещение тюрьмы – все равно что поход в зоопарк. Тебе нравятся дикие животные, потому что они сидят в клетках и не могут причинить тебе вреда. Нас ты бы тоже хотел любить, но в глубине души ты нас боишься!

– Да, может быть.

– Извини, Ленни, похоже, я с тобой не особенно миндальничал, но… Дело в том, что у меня сейчас очень хорошее настроение.

– Вот как?

– Через пару месяцев состоится заседание комиссии, на котором будут рассматривать и мое дело.

– И ты надеешься, что комиссия скостит тебе срок?