Подснежник

Потом я увидел нашего хозяина, который как раз разговаривал с Томом Драйбергом. В жизни он выглядел еще внушительнее, чем на фотографиях. Его костюм с Сэвил-Роу (темно-синий в узкую белую полоску, как у меня) придавал ему вид свирепого благородства.

Том перехватил мой взгляд и поманил меня рукой.

– Гарри, – сказал он, обращаясь к мужчине, – позволь представить тебя лорду Тереби.

Сросшиеся на переносице брови Гарри приподнялись, как одна. Я видел, что он потрясен до глубины души. Очевидно, принял меня за чистокровного аристократа, а не за пожизненного пэра, которого «выгнали с повышением», как я это называю. Нет, определенно существует какая-то общность между выходцами из низших слоев общества и подонками высших. Я думаю, главной объединяющей силой выступает здесь ненависть и неприятие средних классов.

Он протянул руку, унизанную массивными перстнями, с большими золотыми часами на запястье.

– Для меня это большая честь, ваша светлость.

Я улыбнулся. Впервые после официальной церемонии ко мне обращались соответственно моему титулу.

– Зовите меня просто Тедди, – сказал я, пожимая его крепкую руку.

– А меня – Гарри. – Он тоже улыбнулся, и я понял, что мы поладим.

– Гарри ведет большую благотворительную работу в Ист-Энде, – подсказал Том.

– В самом деле?

Гарри пожал плечами:

– Спортивные клубы для мальчиков и всякое такое. Ничего особенного.

Вероятно, для него это своего рода принцип наподобие noblesse oblige[11] – с дополнительным бонусом в виде droite de seigneur.[12]

Пока мы разговаривали, двое юношей устанавливали в конце комнаты кинопроектор и экран. Один из боксеров, приняв на себя роль мажордома, командовал молодыми людьми и помогал гостям рассаживаться, то и дело поглядывая на Гарри, который, казалось, руководил всем, хотя за это время наша беседа не прервалась ни на минуту.

– Прошу вас, Тедди, – сказал Гарри и, подмигнув, вежливо взял меня под локоть и повел к ближайшему стулу. – Садитесь. Сейчас начнется культурная программа.

Гости расселись, и свет в гостиной погас. Фильм состоял из серии коротких эпизодов, не связанных друг с другом сценок почти невинного разврата. В них мне чудилось что-то старомодное, классическое, чуть не античное. Все происходившее на экране напоминало скорее салонный фарс, чем ту современную порнографию, которую выдают у нас за искусство. Фильм был сделан так, что эротичной казалась не только нагота, но и одежда. Костюм был так же важен, как и его отсутствие. Хозяин и лакей были запечатлены в обстановке золотого века эдвардианского романтизма, включая французские окна и шезлонги. В возне отпущенных в увольнительную матросов игры было больше, чем брутальности. Даже сцены с участием «кожаных мальчиков» – несмотря на кнуты, цепи и умеренный садизм – казались наивно-милыми, выполненными почти что в стиле детского nostalgie de la boue.[13]

Зрители реагировали на происходящее на экране восхищенными вздохами и произнесенными вполголоса одобрительными комментариями, однако вскоре к этим звукам прибавились и другие, из коих следовало, что демонстрация фильма являлась своего рода прелюдией к главному блюду. Пользуясь темнотой, зрители начали потихоньку перещупываться. Потом пленка с шелестом закончилась и двое молодых людей начали не торопясь раздевать друг друга на фоне экрана, который представлял собой теперь яркий белый прямоугольник. Луч кинопроектора падал на их ладные, тугие тела, подчеркивая форму и движение игрой света и теней. Белая плоть резко выделялась на фоне угольно-черной тени. В конце один из юношей опустился на колени, чтобы взять в рот член другого.

Гарри щедрой рукой распределял юношей среди гостей. Каждый из молодых людей либо обслуживал кого-то, либо сам становился объектом страсти. Один из гостей-бизнесменов уже стоял на коленях перед мажордомом с переломанным носом. Часть приглашенных, правда, предпочла оставаться просто зрителями, однако, наблюдая за происходящим, они почти непроизвольно трогали себя за разные места, так что даже тот, кто просто смотрит и ждет, тоже является участником.

Ко мне наш хозяин подвел очень милого юношу, и мы уединились в одной из спален. Там юноша, с красивого лица которого не сходила лениво-самодовольная ухмылка, прислонился спиной к стене, и мы приступили к нашему фехтовальному поединку. Для начала я прямо через брюки схватил его за мошонку и несколько раз сжал.

– Достань, – негромко велел я, расстегивая собственную ширинку.

Потом я плюнул на ладонь и принялся яростно тереть наши члены друг об друга. Юноша несколько раз застонал, впрочем довольно вяло.

– Грязный, распутный мальчишка! – хрипло пробормотал я, когда дело уже близилось к концу. – Грязный, мерзкий развратник!