Подснежник

— Да ты понимаешь, какую огромную ценность представляют эти собранные вами материалы?

— Чего ж тут не понимать — дело нехитрое… Эти бы все листки в одну книжечку свести, да чтобы ваши студенты ее в своей типографии напечатали — вот это была бы самобытность!

— Сведем, напечатаем, — уверенно сказал Жорж. — И особая ценность такой книги будет заключаться в том, что ее составили сами рабочие.

— А еще круглее бы дело получилось, — задумчиво произнес Халтурин, — если бы помогли вы нам свою рабочую газету наладить… Ты только представь себе — в каждом номере один такой листок с какой-либо фабрики печатать: оплата рабочих, штрафы, доходы хозяина… Такая газета наповал бы хозяев укладывала — против цифры-то не попрешь. А сведения были бы самые достоверные — у нас с фабриками связи налажены надежные. Чуешь, какие тут возможности для агитации открываются, как сами рабочие эту газету встречали бы? Она им всю жизнь ихнюю объяснила бы, по всем темным углам с фонарем провела бы… А там, глядишь, и с другими городами дружба образовалась. Я вон летом, считай, по всей средней Волге прогулялся, с одного завода на другой переходил, со многими тамошними фабричными беседы вел. Они на нас, на столичных, как на солнце красное смотрят — у вас-де, говорят, все под рукой… Была бы у нас рабочая газета, так мы ее по городам с надежными людьми отправляли и среди местных мастеровых раздавали. И пускай они тоже нам, в центральный кружок, свои листки отсылали, а мы их через вашу типографию в газете печатали. Не только Петербург — все Поволжье одним общим рабочим делом связали бы, всю Россию.

Жорж молча шагал рядом с Халтуриным. В который уже раз поражался он смелости и широте его планов. Реальными были эти планы? В большинстве своем, конечно, нет. Взять хотя бы всеобщую стачку петербургских рабочих. Могла она произойти на самом деле? Вряд ли. Но Степан горячо мечтал о ней, верил в ее возможность. И от этой мечты возникала какая-то возбуждающая энергия. Что-то немногое из многочисленных проектов Степана казалось уже вполне возможным и осуществимым — рабочая газета, например. А почему бы им, землевольцам, действительно не издавать в своей типографии специальную газету для рабочих? Кто будет ее редактором? Конечно, Степан. Лучшей кандидатуры и не сыскать.

— У меня к тебе есть вопрос, — неожиданно сменил тему разговора Халтурин. — У одного из ваших студентов я как-то видел книгу о европейских конституциях. Нельзя ли мне ее получить на два-три вечера?

— Что, что? — изумленно остановился Плеханов. — Книгу о конституциях? Да зачем она тебе?

— Стало быть, надо, коли спрашиваю.

— Да хоть объяснись, для чего тебе понадобились европейские конституции?

Степан оглянулся по сторонам. Петербургская улица была пустынна и холодна.

— Слыхал что-нибудь о «Южнороссийском союзе рабочих»? — спросил Халтурин. — Который был в Одессе?

— Конечно, слыхал.

— Так вот, здесь в Петербурге мы хотим организовать такой же кружок — «Северный союз русских рабочих».

— Кто «мы»?

— Виктор Обнорский, Алеха Петерсон, Петруха Моисеенко. Ты их всех знаешь по кружкам и сходкам.

Плеханов молчал. Вот, оказывается, что имел в виду Степан, когда говорил о рабочей организации, единой и однородной по своему рабочему составу, члены которой будут связаны между собой, как круговой порукой, своим общим классовым сознанием и своими общими классовыми инстинктами.

— Тебе первому из ваших говорю об этом, — продолжал Халтурин. — Ты хоть и не можешь никак расстаться со своей общиной, но из интеллигентов ближе всех стоишь к нам, к рабочему делу. Надеюсь, язык за зубами держать умеешь.

— А ты еще не убедился в этом?

— Убедился.

— Зачем же предупреждаешь?

— На всякий случай, чтоб еще крепче убедиться.

Плеханов усмехнулся:

— Так для этого тебе понадобились европейские конституции?

— Для этого.

— Не вижу связи.

— Связь прямая. Нам нужна политическая программа русских рабочих.

— Вы что же, политикой собираетесь заниматься?

— Собираемся. Одной из главных целей «Северного союза русских рабочих» будет провозглашение лозунга политической свободы.

— Не слишком ли торопитесь?

— А кого нам ждать? Вас, землевольцев, наших учителей, которые топчутся сейчас на месте, не зная, что им делать дальше?

— Выходит, строптивые ученики хотят обогнать своих неповоротливых учителей?

— Выходит.

— Любопытственно.

— А что же делать ученикам, если учителя упорно не хотят понимать?

— Весьма любопытственно.

— Впрочем, я не прав. Лучшие из учителей уже убедились в бессмысленности своего дальнейшего воздержания от политики и активно включаются в борьбу с правительством.

— Весьма и весьма любопытственно.

— Так ты достанешь мне книжку о европейских конституциях?

— Постараюсь.

3