Подснежник

— Нет, нигде. Дарю ее вам.

— Спасибо… А что же там было еще, в этой листовке?

— Она была довольно пространна. Кстати, вы знали тогда о том, что ровно через четыре часа после того, как присяжные оправдали вас, собрался комитет министров Российской империи?

— Наверное, знала, но сейчас уже не помню.

— Министр юстиции Пален, величайший из русских негодяев, предложил на этом заседании уничтожить суд присяжных. А министр внутренних дел Тимашев внес на рассмотрение комитета министров проект закона о том, что начиная с этого дня каждое должностное лицо в Российском государстве при отправлении служебных обязанностей по своей неприкосновенности приравнивается к часовому. И, следовательно, всякое нападение на должностное лицо подлежит ведению уже не суда присяжных, а военного трибунала. Кто-то из министров, не выдержав, назвал Тимашева в сердцах подлецом. На этом первое заседание комитета по поводу вашего, Вера Ивановна, оправдания и закончилось. А на втором заседании, кажется, присутствовал уже сам царь-освободитель и со свойственным ему монаршим лаконизмом продиктовал свое решение: «Повелеваю: печать — обуздать. Учащуюся молодежь — обуздать. Пускай Третье отделение само решает — кого судить с присяжными, а кого и без них».

— Какая прелесть!

— На том и разошлись господа министры и во второй раз. Несолоно хлебавши.

— Вы развеселили меня, Жорж. Хотя в те времена мне было, конечно, не до веселья… Помню, сидела на процессе и ждала для себя непременно виселицу.

— Ваше имя, Верочка, тогда было на устах у всей молодежи.

— Да, шуму было много.

— Все газеты писали о вас. Считалось, что выстрел Веры Засулич разбудил русскую общественную совесть, и это пробуждение впервые конкретно выразилось в оправдательном вердикте присяжных по вашему делу.

— Жорж, смотрите, что получается… Мы давно уж связаны с вами одной, если так можно сказать, сюжетной нитью. Я стреляла в Трепова из-за Боголюбова, который был осужден за участие в Казанской демонстрации.

— Боголюбов не был участником демонстрации. Его арестовали случайно.

— Но он был вооружен.

— На допросе он показал, что шел в тир.

— Однако Боголюбов выстрелил в полицейского. Правда, уже в участке. После ареста.

— Нервная экзальтация. Этот выстрел абсолютно был никому не нужен.

— В те времена, Жорж, всякий выстрел в представителя власти имел общественное значение. Но вам не кажется, что наш разговор приобретает какой-то странный оттенок. Я чувствую, что Боголюбов вам чем-то неприятен.

— Действительно, мы ведем весьма абстрактный спор о давно минувших событиях… А Боголюбов был просто вздорный человек. Впрочем, как вы понимаете, Вера, к вашему выстрелу из-за Боголюбова в Трепова это никакого отношения не имеет.

— Хорошо, не будем больше спорить о прошлом. Перейдем к нашим сегодняшним делам… Что вы думаете о дальнейшей судьбе «Черного передела»? Организация дышит на ладан. Практически никакого централизованного общества уже не существует. Типография в Минске разгромлена, связи с оставшимися в России людьми нет. Нужна какая-то новая идея.

— У меня те же самые мысли, что и у вас. Работая над переводом «Манифеста», я особенно остро ощутил необходимость перемен. Мы до сих пор называем себя чернопередельцами, но это чисто формальная принадлежность. Многие из нас по своим взглядам давно уже никакого отношения к «Черному переделу» не имеют.

— Вы предлагаете изменить название организации?

— Конечно. Хотя бы из уважения к Марксу. Причем это будет не формальное уважение, а по существу. Если Маркс так не любит Бакунина, то, следовательно, и нам, теперь уже убежденным его последователям, надо решительно освобождаться от всего того, что так или иначе связано с бакунизмом даже чисто внешне. Зачем же раздражать человека, которому мы обязаны переменой своего мировоззрения, уже самим названием нашей группы?

— Необходимо, наверное, собрать вместе всех думающих в новом направлении.

— Двое из них уже собрались.

— Вы и я?

— Безусловно, Вера Ивановна.

— Кто же еще?

— Павел?

— Несомненно.

— Дейч?

— Конечно.

— Игнатов?

— Само собой разумеется.

— А еще?

— Надо думать, думать и думать.

— Вы знаете, Вера, я очень сожалею, что не пришлось побывать на лекции Лаврова о капитализме в России. Собственно говоря, для меня это дело решенное. Благословенное наше отечество уже вступило на естественный путь своего развития. Все остальные дороги для него теперь закрыты.

— Для меня это сейчас тоже вполне очевидно.

— Именно поэтому русскому промышленному пролетариату суждено стать главной силой революционной борьбы в России.

— А политические свободы?

— Завоевание их существенно необходимо.

— Жорж, а ведь совсем еще недавно мы думали совершенно наоборот.

— Время изменило наши убеждения. Время и новая обстановка. Здесь, в эмиграции, мы как бы освежили воздух в легких, вздохнули свободнее, и смысл пережитых событий открылся перед нами в новом свете, более ясном в глубоком.