Читаем Подснежники полностью

Спустя десять минут («За Россию!», «За нас!», «За английскую королеву!») я по-английски спросил у Маши, не пора ли нам откланяться. Она ответила — нет, ей еще нужно поговорить с Татьяной Владимировной. Я понимал, что уходить, пока не допита бутылка, — не принято, и все же сказал Татьяне Владимировне, что у меня, к сожалению, назначена встреча и потому я должен уйти.

— Но вы же так ничего и не покушали, — запротестовала она, взглянув на мою переполненную тарелку и прихлопнув перед собою в ладоши.

— Простите, — сказал я. И прибавил, что знакомство с ней доставило мне огромное удовольствие.

Я поцеловал девушек в щечки. Татьяна Владимировна проводила меня, скользившего по паркету к моему пальто и ботинкам.

— До свидания, — сказал я. — Огромное спасибо. До встречи.

— Так ничего и не покушали, — повторила она, закрывая за мной дверь.

Я понесся по лестнице вниз, радуясь, что покинул эту квартиру с ее удушающим отсутствием детей.


Вернувшись домой, я обнаружил Олега Николаевича, стоявшего — в черном костюме, черной рубашке и мягкой черной же шляпе — на лестничной площадке между нашими этажами. Вид у него был бы безукоризненно элегантный, если бы не два кошачьих волоса на лацканах пиджака. Мне показалось, что он даже бороду подстриг. Он сильно походил на человека, надумавшего посетить собственные похороны.

— Как дела, Олег Николаевич?

Думаю, я еще был немного хмелен.

— Нормально, Николай Иванович, — ответил он. — Как это говорится у вас в Англии? Отсутствие новостей уже хорошая новость. Вот только соседа нашего, Константина Андреича, найти никак не могу.

— Какая жалость, — сказал я. — Сочувствую.

— Мой друг Константин Андреич, — продолжал он, — живет в доме за церковью. И не отвечает на телефонные звонки.

И он уставился на меня таким взглядом, точно ожидал услышать: «А, этот Константин Андреич, ну так бы и сказали, он у меня на кухне сидит».

Я же лишь постарался улыбнуться и одновременно изобразить озабоченность.

— Уверен, с ним все в порядке, — сказал я. И подумал, помнится, что Константин Андреевич, кем бы он ни был, скорее всего, отключил телефон — или упился до временной глухоты. Однако постарался, как только мог, отнестись к словам Олега Николаевича со всей серьезностью.

— Может, он к брату уехал, в Тверь.

— Может быть, — согласился я.

— Пожалуй, — продолжал он, — вы могли бы помочь мне.

— Был бы счастлив, — ответил я, — но не уверен, что мне это по силам.

— По силам, по силам, — заверил меня Олег Николаевич. — Вы же юрист. Американец.

— Я не американец.

— Ну пусть, — настаивал он, — но у вас есть кредитная карточка. Секретарша. Вы можете позвонить в милицию, в прокуратуру. А я всего лишь старик. И это Россия.

— Ладно, — сказал я. — Конечно. Если смогу, помогу. Попробую. Даю слово, Олег Николаевич.

Он подступил ко мне, и на секунду мне показалось, что сейчас он схватит меня за грудки или ударит. Однако Олег Николаевич всего лишь положил мне ладонь на левое плечо, приблизил рот к моему уху — так, что, когда он заговорил, язык его только что не влез туда.

— Уважаемый Николай Иванович, — сказал он, — все время улыбаются лишь идиоты.

Глава пятая

Полагаю, теоретически, — ну, скажем, сразу после полудня — бывало и так, что Стив Уолш целых пять минут кряду обходился без глотка кофе или красного вина, так же как, теоретически, в жизни русской женщины должна была существовать, в тридцатилетием с чем-то возрасте, промежуточная фаза, когда она переходила от высоких каблуков и выставления напоказ своих прелестей к тестообразности средних лет. Однако мне увидеть Стива не принимавшим того или другого из наркотических средств так и не довелось. Подобно большинству московских иностранцев-алкоголиков, Стив усвоил тактику, которая позволяла ему питать уверенность, что таковым он отнюдь не является: он заказывал вино по бокалу за раз, даже если выпивал их за один присест десять-двадцать, — бумажнику Стива это обходилось дороже, зато повышало его самооценку. Когда я встретился с ним за ланчем и рассказал о себе и о Маше, он уже переключился с кофе на вино.

— Ну хорошо, — сказал Стив, после того как я подытожил наши с ней отношения, — она уже заставила тебя что-нибудь ей купить? Бриллианты? Машину? Или, скажем, оплатить услуги косметического хирурга?

— У нас с ней все не так.

— А как?

— По-другому, Стив. Перестань.

— Думаешь, она жаждет тебя из-за твоей красоты?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Философия / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза