Подсолнух и яблоки

– Ну да. Деньги у меня есть, опыта хватает, и если в таком медвежьем углу, как Хобарт, я с нуля приличный бизнес сделал, то и дома сумею. Пусть бы дети учились и не уезжали. А то у нас там кое-где просто пустыня будет – все либо в Америке, либо в Австралии, наших во всем мире втрое больше, чем дома, таем, как соль. Ну, и я же помню, как оно там жить – или фабрика, или порт. Или пиво, или виски, а лучше и то и другое. Ну ладно, у меня еще вечно было шило в заднице, так я сбежал… Ну и выжил, а мог бы и нет. Короче говоря, тоска у нас там. А танцевать любят и умеют, ну и все-таки какой-то шанс, что ребенок не будет шляться под заборами, драться и вообще… Не наделает всяких дел, а наоборот, может, даже и добьется чего путного. Странная штука, – тут он прыснул, но смех это был не очень веселый.

– Что странно?

– Что, может, и у меня там дети есть. Если живы, так должны быть уже почти взрослые совсем.

– В Ирландии?

– Ну да. Я же наверняка успел там кое-кому заделать… Вот черт, надо будет там поосторожнее с молоденькими.

– Ох. До чего же ты бесстыжий, Келли!

– Вот и он так говорил.

Стало тихо. Невыговоренное имя словно повисло в воздухе, как табачный дым.

– Что с ним случилось, Бо? – наконец спросил Келли. – Знаешь что-нибудь? Скажи мне, пожалуйста…

Бо Финне уставился в пространство куда-то мимо плеча Келли. У него слегка подергивался уголок рта.

– Думаю, он умер, – сказал наконец. – По крайней мере, Келли, я хотел бы так думать.

– Что ты имеешь в виду?

Бо потер лоб левой рукой, и Келли вдруг увидел, что два пальца на ней не гнутся.

– Я с ним виделся в последний раз уже почти перед самым… перед тем днем. Он тогда забрал у меня пленки – я «танкистов» перед этим снимал и другое еще там кое-что… и просил, чтобы я больше не фотографировал в городе – опасно.

Потом я слышал, что его вроде бы арестовали в первые дни, что он был на стадионе – у нас тогда многих же там собрали. Но некоторые вышли, а потом… Снова сгинули. Так и он. Я запросы делал, понимаешь… Официальные. Насколько было возможно. Ну и некоторых родственников расспрашивал, ты же знаешь, у нас семья была не из последних… Ну, и узнал только, что вот тебе говорю – что его арестовали, потом выпустили, а потом он исчез.

– Но почему ты думаешь, что он непременно…

– Потому что. Потому что, когда я стал, видимо, ну… очень настойчивым, что ли… пришли за мной. И знаешь, очень так мне наглядно объяснили, что ничего разузнавать и расспрашивать не надо. Что для меня – и для всех родных моих – будет лучше считать, что человек, которого я разыскиваю, вообще никогда не существовал. Это мне мой собственный дядя пояснил, Келли, матери моей младший брат. А потом… Потом они меня просто били. Несколько дней. Спать не давали. Руку сломали, ребра. Запугивали. Не знаю, что он такого натворил, почему так. Но из-за того, что я там видел… лучше уж думать, что он умер.

У Келли засосало под ложечкой. Он смотрел на Бо Финне, на Бенедикта Карре, парня из хорошей семьи, которого приказал пытать собственный родственник только потому, что он решил спросить… Хотел узнать… Он не знал, что сказать: «Тебе больно?», «Тебе плохо?», «Сочувствую?» – и к тому же начинал потихоньку понимать, что видит, похоже, вестника из ада.

– Боже мой…. Боже мой, как же ты с этим живешь?

– Ну, так и живу, – Бо даже улыбнулся. – Один я такой, что ли? Живу. Девушек фотографирую в модельной школе. Цветочки там всякие. Счастливые города, избавленные от коммунистической заразы. Ну и все такое прочее. Матерей, – добавил он почти одними губами. – Женщин. У которых никого не осталось. Просто смотрю. Просто… Это так странно, Келли. Я из тех людей, которые должны бы быть счастливы. Ведь их же вправду спасли… От… Ну, не знаю, от чего. Кого-то от потери прибылей, кого-то от душевных, скажем так, страданий – ну, потому что «простые» слишком при власти… Но я… Что-то никакого счастья не испытываю. Наоборот, знаешь… Как-то и жизнь не очень складывается. У нас в каждой семье почти есть и пострадавшие, и те… Ну, которые с другой стороны. Люди разделились, судьбы разделились… Да и не в том даже дело. Если мне так явно показывают, что я должен забыть такого человека, как он…

Келли кивнул.

– Я думал, что готов был за него умереть, – выдавил он наконец. – Но, видишь, не умер. Я сбежал, Бо. Позорно сбежал.

– Твоя жизнь бы его не спасла, – отвечал Бо. – Ты же видел, у него своя была. Другая какая-то, тайная, никто о ней не знал. Может, он из-за нее и погиб. Было в нем что-то такое… Больше, чем можно было увидеть. Ничего бы ты не сделал, Келли. И я ничего. И все, что могу – это помнить его, и тем яснее, чем сильнее его из меня пытались… вытащить.

– Помнить! Боже мой, да он же как будто в воздухе растворился, как будто я им дышу, понимаешь? Но нет места, где бы я мог сказать – да хоть бы и тени его – Симон, я пришел, я вернулся хотя бы проститься…

– Нет. В этом городе ты ничего такого не найдешь. Я сам обычно езжу в Вальпо, когда хочу его вспомнить.

– Почему? Хотя… Он же начинал там.