Подставь крыло ветру

Вадим казался умиротворенным. Его руки и ноги отяжелели, складкам на подбородке не было числа. Он сидел в плетеном кресле среди букетов азалий и тюльпанов, откинув голову назад, и издалека можно было подумать, что он спит. Вовсе нет! Его веки тоже были тяжелыми и отлично скрывали его взгляд. Он проводил большую часть времени ничего не делая, ничего не продавая. И почти не вставал с кресла, которое со временем приобрело форму его тела.

Вадим не очень любил цветы. Он ничего против них не имел, но особенного значения им не придавал. Особенно тем, которые продавал, — большинство из них были из теплиц и поэтому выглядели хилыми. Больше всего Вадим любил птиц. Когда-то давно, до запрета на продажу экзотических видов, он ими торговал. Любовь эта пришла к нему еще в юности.

Когда-то он долго бродил по этому рынку, еще в те давние времена, когда здесь работали и продавцы птиц. Тут он познакомился со многими другими любителями пернатых, которых все между собой называли летунами. Они часто собирались, как члены какого-нибудь закрытого клуба. Вадим был самым молодым. Каждый день он ходил на площадь Лепин и встречался с другими летунами, чтобы узнать последние новости о кладках, изменениях в цвете и настроении их уток-мандаринок или зеленых канареек. Молодому человеку так понравилось бывать на рынке, что однажды он там и обосновался. Он сам стал птицеводом и в течение нескольких лет жил за счет своего увлечения.

После событий он был вынужден перейти на выращивание цветов, но дела шли плохо, и часто тюльпаны приходилось просто выбрасывать. Но хотя Вадим не прилагал особых усилий для привлечения клиентов, он завоевал расположение своих коллег, которые видели в нем приветливого, молодого душой человека. Он был спокойным и умиротворял других, и продавцы привязались к нему, как люди без причины привязываются к тому или иному растению.

«Наш старый добрый Вадим, — повторяли они, — у него большой рост и большое сердце, но он то и дело теряет деньги».

Так что ничего не подозревающий Вадим имел отличную репутацию на площади Лепин, и когда в первых числах месяца судебные приставы пришли его выгонять, цветочники за него вступились, оплатив долги Вадима без его ведома; он так ничего и не узнал. На этой маленькой площади в самом центре Парижа сохранялось одно редкое сейчас качество. Что-то сродни старомодному чувству терпимости и круговой поруки. И именно здесь нашла убежище наша утка.

Когда Вадим увидел ее у своих ног, у него перехватило дыхание. Птица его не заметила или, как и многие другие, подумала, что Вадим спит. У цветочника закружилась голова. Вид птицы вызвал у него шок, пробудив приглушенные чувства. Вдруг он вспомнил уток из парка Бют-Шомон. Перед ним стоит его младшая сестра, ее волосы торчат из-под шапочки, она бросает в воду кусочки белого хлеба. Вадим всегда боялся, что она поскользнется и утонет.

Тяжелые веки цветочника начали дрожать. Он старался не вспоминать о сестре, и вот она снова перед ним, да еще как живая, а он обожал эту девчушку. Она умерла во вторую, самую смертоносную волну эпидемии, в начале весны того года. Его друзья-цветочники ничего не знали об этой трагедии, да и откуда им было знать, ведь он никогда об этом не говорил. Ему потребовались годы, чтобы прийти в себя. Вадим не всегда был истуканом, которого ничто не могло потревожить. Этаким гигантом, которому ни до чего нет дела. Да, он производил такое впечатление, но только потому, что давно запретил себе размышлять и тем более вспоминать прошлое.

Боль охватила его всего. Но Вадим смог сдержать слезы — воспоминание о сестре, в конце концов, было счастливым. И к тому же появилась птица, которая спустилась с неба, как чудо. И Вадим, не будучи верующим, на несколько секунд почти поверил, что эту птицу послала ему сестра.

Но очень быстро хрупкую красоту момента нарушил оглушительный грохот. На площадь Лепин хлынула толпа. Первыми бежали мужчины с глазами навыкате, они толкались и пробивали себе путь к утке. Некоторые даже били тех, кто попадался под руку. Собаки всех размеров и пород шныряли у них между ног. Одна собака повисла на запутавшемся поводке, стала задыхаться и пускать слюну. Гигантский дог на длинной цепи, казалось, возглавлял этот марш-бросок.