Подсвечник Чпока

Один жряк, облаченный в церемониальные одежды, вошел в хлев и спросил жертвенного барана:

— Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься, а уж потом, подстелив белый ковер, положу тебя на резную скамью.

На это один мужик, заботившийся о баране, сказал:

— Уж лучше кормиться овсом, отрубями и мякиной, да оставаться в хлеву!

А другой мужик, заботившийся о самом себе, сказал:

— Хорошо быть вельможей, который ездит на колеснице с высоким передком и носит большую шапку, а умрет — так его похоронят в толстом гробу, водруженном на погребальную колесницу.

Заботившийся о себе предпочел то, от чего отказался заботившийся о баране. Чем же он отличается от барана?

Чпок только пожал плечами. Байка Шейха не имела никакого отношения к его сну.

Нумизмат

А в результате завалили почему-то Нумизмата. Уж кого-кого, но Чпок меньше всего ожидал, что могут завалить очкастого Нумизмата. Какой-то он сторонний был, казалось, не его это дорожка, того и гляди, соскочит с нее и займется своими учеными делишками. Боксер, который знал его с детства, рассказывал, что, бывало, на каком-нибудь дне рождения пожрут пацанчики торт с шоколадными фигурками и пойдут себе во двор в футболян перекинуться. А Нумизмат нет, не такой, один в квартире среди обоев и ковров сидеть останется, снимет с книжной полки энциклопедию умную и давай читать, за ноги не оттащишь, пока не придут родаки именинника и не разгонят гостей по домам, не прикроют свою лавочку. И вот теперь закончился он, зарезали его в Столице.

Рассказал Боксер, что вскорости после случая с Морожеными надумал Нумизмат в Столицу перебраться, решил, жирнее в ней дела пойдут, да и правда, в это время еще роскошествовала Столица, ломились там столы и прилавки от яств и снеди заморской. Снял Нумизмат хазу у самого метро, объяву дал в газету по примеру Чпокову, вот и позвонили ему. Забил стрелу прямо в метро своем, спустился по эскалатору, стал ждать. Появились пацаны малые, совсем еще Молочные, показали пару знаков, средь них гордо профиль Лысого сверкал. Нумизмат назвал свою цену, пацаны пообещали подумать-покумекать до завтра. Назавтра снова позвонили, согласились, стрелу назначили. Нумизмат пришел заранее, на скамейку сел, зачитался книжкой. Замечает вдруг боковым своим слабым зрением какое-то движение. Поднимает бошку и видит, как бегут на него, надвигаются пятеро бычарок. Залепил из них первый с ходу ногой Нумизмату в бошку, отлетела бошка, хряпнулась об стену и увидел Нумизмат чертиков. А когда прояснился вновь, то усек, что сидят по бокам от него двое кабанчиков и крепко держат за руки, а остальные трое нависают спереди. Острие пиковое холодит левый бок, щекочет.

— Сиди тихо, жив будешь, — шипит левый Молочный.

Из туннеля поезд выкатывается. Хоть и слаб был Нумизмат, тщедушен, да не робкого десятка. Сам быковать любил. Вот и хлынула озорная бычья кровь в глаза, заиграла яростно. Рванулся он вперед. Началась кутерьма-свистопляска. Припомнилось Нумизмату, что читал он где-то — при подобных случаях надобно кричать: «Пожар!», чтоб привлечь внимание окружающего люда. Заорал, завопил во всю глотку. Но не заинтересовались люди на перроне, не обернулись даже, не шелохнулись. Увлекались все по-прежнему делами своими личными — кто семечки щелкал, а кто газеты читал. Бьет Нумизмата один кабанчик кулаком в ухо, а другой ногой по почкам, очки слетают, но он все держится, в ответ во все стороны без разбора кулаками машет, в полутьме-полуслепоте своей, лишь бы попасть в мягкую вату. Поезд докатился, останавливается. Аккурат напротив них стопорится кабинка машинистов. Двери отворяются. Оба машиниста вылетают не перрон. Наутек пускаются молочные, драпают. Приняли они с перепугу машинистов за Серых, обознались. Но один, самый назойливый, остался. Нумизмат с трудом стряхивает его с себя, машинисты втягивают к себе в кабинку Нумизмата. Поезд трогается.

— Да уж, повезло тебе, — говорит один из машинистов. — Хорошо, что мы подоспели. А то бы, поди, замочили совсем.