Все это я увидел и воспринял за несколько минут, сидя в мчавшемся по улицам такси, в автомобиле, какой до сих пор видел только в кино. Это был большой, пузатый, старый лимузин, покрытый пылью и засохшей грязью, с заляпанным мертвыми насекомыми ветровым стеклом. В просторном салоне можно было удобно вытянуть ноги и при желании не снимать с головы цилиндр, не опасаясь ткнуться им в потолок. Обитое искусственным мехом сиденье было приятно мягким; утопая в нем, я испытывал ощущение преувеличенной пресыщенной роскоши. Рамы окон были из хромированного металла с окраской под дерево; верхняя часть ветрового стекла с внутренней стороны была оклеена фотографиями женщин и детей. На сиденье рядом с водителем дремала собака, а из приемника рвалась резкая, терзающая слух поп-музыка. Шофер держал баранку только одной рукой, локоть другой он поставил на край открытого окна и постукивал пальцами по потолку в такт музыке. Машина с визгом вписывалась в повороты, на неровностях дороги хлопали дверцы, металлически позвякивала подвеска и гудел старый задний мост. Город пробуждал новое чувство, чувство рассеянного равнодушия ко многим вещам, которые я считал само собой разумеющимися, – спокойствию, безопасности, законам, оглядке на окружающих. Марисей, казалось, находился в постоянном конфликте с самим собой. Шум, жара, пыль, слепящий свет; кишащий людьми, шумный и суматошный город, суровый и беспорядочный, страшный, нездоровый, но преисполненный жизни.
Но я не чувствовал неуверенности – только своего рода умственное возбуждение. От манеры шофера водить такси в хаосе движения захватывало дух, но все это тоже имело отношение к путанице и беспорядку. В Джетре едущий с такой скоростью автомобиль в считанные минуты угодил бы в аварию, если бы еще раньше его не задержала полиция, но в Марисее все существовало на этом хаотическом уровне. Казалось, что ты попал в другую вселенную, где степень всеобщей активности существенно выше: рычажки настройки реальности были поставлены по-другому, и поэтому звуки были громче, краски ярче, толпы гуще, жара сильнее, а время шло быстрее. У меня появилось странное ощущение уменьшения ответственности, словно все это происходило во сне. В Марисее меня не могли ни ранить, ни причинить мне вред как-нибудь иначе: нормальность защищала меня от этого опасного хаоса. Машины не попадали в аварии, старые, открытые всем ветрам здания не рушились, люди в последнюю секунду всегда увертывались от автомобилей, потому что здесь у всех была повышенная реакция, а мировые катастрофы просто не происходили.
Это опьяняющее, головокружительное чувство говорило мне, что я, если хочу выжить, должен приспособиться к новым правилам. Здесь я мог делать то, на что дома никогда бы не отважился. Трезвая ответственность стала достоянием прошлого.
Стоя перед бюро Лотереи Коллажо и ожидая, пока мне откроют, я все еще находился в начальной фазе этого осознания. На борту корабля я в действительности пребывал в защитном пузыре своей жизни, хотя и приучил себя проявлять особенную восприимчивость ко всему новому. Я принес с собой установку на ожидание. После нескольких минут пребывания в Марисее этот пузырь лопнул, но все еще оказывал на меня влияние.
Загремели запоры, и одна из створок двери открылась.
Молодая женщина ничего не сказала, только пристально посмотрела на меня.
– Я Питер Синклер, – сказал я. – Мне велели сразу по прибытии явиться сюда.
– Входите! – она придержала дверь, и я вошел в неожиданно холодное помещение, охлаждаемое климатроном. Воздух в бюро был сухой, и я закашлялся. Я последовал за женщиной к письменному столу.
– У меня записано «Роберт Синклер». Это вы?
– Да, Роберт мое второе имя.
Когда женщина зашла за письменный стол и встала за ним, я впервые обратил внимание на ее внешность. Она отчасти напоминала Матильду Энглен.
– Пожалуйста, садитесь, – она кивком указала мне на кресло для посетителей.
Я с наслаждением сел, осторожно поставив чемодан рядом. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Сходство между ней и Матильдой было необычайным! Не только черты лица, цвет волос, рост и фигура, но и множество иных мелочей. Если бы я увидел этих женщин вместе, может быть, их сходство так не бросалось бы в глаза, но в последние дни я повсюду носил с собой образ Матильды, и внезапная встреча с этой женщиной стала для меня полнейшей неожиданностью. Мое представление о женственности нашло здесь точное воплощение.
Она сказала:
– Меня зовут Сери Фальтен, и я представляю здесь Лотерею. Если я чем-нибудь могу помочь вам во время вашего пребывания здесь, или…
Это были обычные заученные формулы вежливости, и я пропустил их мимо ушей. Женщина была одета в ту же светло-красную форму – юбка и блузка – какую я видел в бюро Лотереи в Джетре, нечто вроде одежды служащих судовых компаний, бюро по найму автомобилей и отелей. Она была до некоторой степени привлекательна, но беспола и интернациональна. Единственной индивидуальной чертой был маленький значок на лацкане – с портретом известного поп-певца.