Подвал

Пять часов спустя, когда я въехал в Корнуолл, началась зима, краски поздней осени сменились светлым лоскутным одеялом, накрывшим поля и городки. Милях в сорока от Каркондрока я остановился у кафе и съел поздний обед. Послеполуденный ветерок медленно вращал ветряки в Делаболе.

Сам Каркондрок представлял собой затейливый участок дороги с магазинами по обеим сторонам и домами на холмах. Его окаймлял Атлантический океан и нечеткие очертания островов Силли. Пляж шел параллельно главной улице, а шоссе выходило из деревни и тянулось вдоль утеса. Чем выше поднималось шоссе, тем больше были дома — и тем лучше обзор. Внизу, у подножия утеса, пляж в конце концов исчезал, сменялся прибойными пещерами, напоминавшими жемчужины, нанизанные на береговую линию.

Между пляжем и деревней я нашел автостоянку, а затем отправился в самый большой магазин — бакалейный — и показал там фотографию Алекса. Его никто не знал. В конце главной улицы, где дорога поднималась к утесу, стоял старый деревянный сарай. За ним пивная и красивая церковь с увитыми плющом стенами. Все несло на себе отпечаток старины: посеревшие от возраста своды, неровные окна под шиферными крышами. Понятно, почему Кэти с Алексом любили это место. Мили безлюдного пляжа. Рокот моря. Дома, похожие на крупинки мела среди кустарника на склонах холмов.

Я достал карту скрытой пещеры, которую начертила мне Кэти, и пошел по дороге, полого поднимавшейся по утесу. Поднялся до его середины, наклонился над краем и увидел ее. В двухстах футах внизу был правильный полукруг песчаного пляжа, окруженный с трех сторон высокими скалами, а с четвертой океаном. У берега пенились волны.

Добраться туда можно было только на лодке. Деревянный сарай оказался пунктом проката. Когда я подошел к нему, начинало темнеть и работавший там старик собирался уходить. На воде покачивались четыре привязанные к причалу лодки.

— Я не слишком поздно?

Старик повернулся и взглянул на меня:

— А?

— Мне нужна лодка на час.

— Уже темно, — сказал старик.

— Почти темно.

Он покачал головой:

— Темно.

Я оглядел его. Рубашка в красно-зеленую клетку, розовато-лиловые подтяжки поддерживают мешковатые синие брюки; желтые сапоги с засохшей грязью; неровная седая бородка.

— Сколько? — спросил я.

— Чего сколько?

— Сколько за час?

— Ты что, глухой?

— Простите, не понял.

Он выдержал паузу и прищурился:

— Злишь меня, сынок?

— Послушайте, — заговорил я. — Уплачу вам по двойному тарифу. Мне очень нужна одна из этих лодок. И фонарик, если у вас есть. Верну все к семи часам.

Старик поджал губы, подумал, потом повернулся и отпер сарай.

Путь до пещеры занял у меня двадцать минут. Я вытащил лодку подальше от прилива на песчаный берег. Пещера была маленькой, шириной примерно двадцать футов, ее стены терялись в вышине. Я включил фонарик и повел лучом слева направо. В глубине высились груды камней. Одни осыпались со свода. Другие принесло водой. Подойдя поближе, я увидел камень в форме наконечника стрелы, о котором говорила Кэти. Он накренился, но все-таки смотрел вверх. У основания черной краской был нарисован крохотный крестик. Я опустился на колени, взял фонарик в зубы и начал копать.

Коробка находилась на глубине примерно в фут. Дно ее касалось воды, бока испещрили пятнышки ржавчины. Кэти завернула содержимое в толстый матовый пластик. Я попробовал разорвать обертку пальцами, но не смог, поэтому достал перочинный нож и разрезал. Внутри оказались пачка фотографий, письмо и поздравительная открытка, стянутая резинкой.

Я положил фонарик на колени и в конусе света стал перебирать фотографии. На одних они были вдвоем, на других только Кэти или Алекс. Я обратил внимание на снимок Кэти с короткой стрижкой. Значит, фотографировал не Алекс, а кто-то другой, после его исчезновения. Я перевернул карточку, на обороте Кэти написала: «После твоего ухода я подстриглась…» Потом я обнаружил, что все фотографии имеют надписи.

Я поднял фонарик и развернул письмо. Оно было датировано восьмым января, без указания года, и все еще пахло духами.

Не знаю, почему ты уехал, — писала Кэти. — Ничто из твоих слов и действий не наводило меня на мысль, что однажды ты бросишь все и уйдешь. Если вернешься, я буду ценить тебя, как всегда. Буду любить тебя, как всегда. И все же останется сомнение, которого не было раньше, мучительное чувство, что если я стану очень близкой тебе, если буду выказывать слишком большую преданность, однажды утром ты встанешь и уйдешь.

Я не хочу больше ошибаться.

Я взглянул на часы. Почти половина седьмого. Вдали прогремел гром. Я сложил письмо, вернул все обратно в коробку и, прихватив ее с собой, сел в лодку и стал грести обратно к деревне.

Глава 9