Подвал. В плену

– А преступное злоупотребление доверием – это неправда. Мы хотели подойти к средствам клиентов с экономической стороны, ведь так поступает любой банкир. Прибыль мы, конечно, передали бы потом всю до цента…

Тишина.

От Хранителя Молчания исходило безбрежное спокойствие, спокойствие «черной дыры», которая всасывала в себя все, что находилось рядом. Он никуда не спешил.

На лбу адвоката выступили крупные капли пота.

– Я хочу быть честным. Госпожа Беннингхофф расстроилась из-за плохих отзывов в прессе. Она опасалась дурной славы. Но это не было причиной увольнения, скорее это был катализатор.

Тишина.

Видеманн, ища поддержки, взглянул на Элли, но та как раз что-то записывала. Что-то очень срочное.

– И отступные мы, конечно, ей предложили…

Тишина.

– Отступные не имеют отношения… к делу. Госпожа Беннингхофф была уважаемой сотрудницей, и это все.

– Вы нам очень помогли, господин доктор Видеманн, – произнесла Элли, положив руку на плечо Хранителя Молчания, благодарная ему до глубины души. Это был ее любимый коллега. Элли заказывала шницель, а он гриль. – Мы с удовольствием взяли бы папки, с которыми в конторе работала госпожа Беннингхофф, а кроме того, нам понадобится ее компьютер и бэкап всех рабочих папок в электронном виде. С ее сотрудниками мы бы хотели поговорить по отдельности, сначала с младшими компаньонами.

Образ незаметного и пугливого оленя, с которым ассоциировалась Роза Беннингхофф, изменился. Убитая получила деньги, уволилась и упаковала чемодан. Словно она бежала от чего-то.

Но то, от чего она бежала, все же догнало ее.

На стол перед носом Ханнеса лег кейс из черной кожи.

– У вас есть двадцать минут. Потом у меня совещание.

Ханнес поднял глаза на Баптиста, который, стоя прямо перед ним, без стеснения принялся снимать пальто.

– Посмотрим, господин Баптист. Наша беседа продлится столько, сколько понадобится. Спасибо, что откликнулись на повестку.

После разговора с Целлером Ханнес чувствовал себя удивительно свободным – свободным, как птица. Какие бы следственные действия он ни произвел в отношении Баптиста, комиссару придется плохо. Тут уж он не мог поступить правильно.

– Что вы будете делать, если я уберусь отсюда через двадцать минут? – спросил Баптист.

Ханнес пропустил это мимо ушей. Он уже сожалел, что не зарезервировал для допроса одну из комнат в подвале, в которых пахло так, словно в каждом углу сдохло по медвежатнику. Свой кабинет был ему милей, тщательно убранный письменный стол дарил ему столько же уверенности в себе, как и горы документов на рабочем месте Вехтера. На них обычно опасно балансировала чашка с кофе. Но, когда появился Баптист, эта комната внезапно сделалась тесной, Ханнесу захотелось срочно открыть все окна и двери, чтобы немного уменьшить влияние этого человека.

Вместо этого Ханнес снял трубку и набрал номер.

– Михи, ты придешь? Он уже здесь.

Пока он наговаривал продолжение допроса на диктофон, Баптист, откинувшись на спинку стула, что-то набирал на своем «Блэкберри» с подчеркнуто скучающим видом. Не хватало только, чтобы он закинул ноги на стол. Ханнес прервался прямо на середине предложения:

– Если вы отложите телефон в сторону, дело наверняка пойдет быстрее.

Баптист положил «Блэкберри» на стол, и телефон тут же зажужжал. Ханнес потянулся за ним, но Баптист оказался быстрее. Его рука быстро закрыла экран.

– Нет, совершенно точно.

– Мы хотели бы взглянуть на ваш телефон.

– Вынужден вам отказать в этом, поскольку нет судебного постановления.

– Тогда мы его сейчас получим.

На лице у Ханнеса снова появились красные пятна. Ему даже не нужно было смотреться в зеркало, чтобы это понять. Словно мелкие костры загорелись у него под кожей. Что толку сохранять внутреннее самообладание, если спустя несколько секунд он стал выглядеть как завравшийся болтун?

– Я не уверен, что вы достаточно серьезно воспринимаете ситуацию. Ваша бывшая спутница жизни убита. А ваш сын находится под подозрением.

– Я это воспринимаю очень серьезно, – ответил Баптист. – Поэтому и хочу защитить свою семью. Мы к этому не имеем никакого отношения.

Он вел себя, как его сын, только тот сидел не шевелясь в патрульной машине, бросая в лицо полицейским свое молчание, словно оружие. Оба, отец и сын, были одинаковы, хотя внешне ни капли не походили друг на друга. Ханнес вспомнил о Лотте и Расмусе. Он не хотел о них думать, когда проводил расследование, не желал осквернять детей смертью и трауром. И все же комиссар не мог отделаться от этих мыслей.

Даже если бы они оказались убийцами, он бросился бы под поезд ради того, чтобы их защитить.

Баптист оказался сильным противником.

Дверь открылась, и в комнату вошел Вехтер, окруженный облаком свежего сигаретного дыма. Наверное, он курил снаружи.

– Вы начали без меня? Одну минуточку, я только возьму себе стул.

Вехтер поднял с офисного стула стопку папок с бумагами, выкатил его вперед и плюхнулся на сиденье, которое протестующе скрипнуло под его весом. Стокилограммовый человек в черном костюме отвоевал обратно кабинет одним своим присутствием. Этот полицейский участок снова принадлежал им.

Вехтер виновато улыбнулся: