Подвиг

"Ну, что жъ, тебe скоро нужно собираться, - замeтила Софья Дмитрiевна, - вeроятно уже автомобиль поданъ". Она выглянула въ окно. "Да, стоитъ. Посмотри, какъ тамъ смeшно: ничего въ туманe не видно, будто никакихъ горъ нeтъ... Правда?" "Я, кажется, забылъ бритву", - сказалъ Мартынъ.

Онъ поднялся къ себe, уложилъ бритву и ночныя туфли, съ трудомъ защелкнулъ чемоданъ. Вдругъ онъ вообразилъ, какъ будетъ въ Ригe или въ Рeжицe покупать простыя, грубыя вещи, - картузъ, полушубокъ, сапоги. Быть можетъ, револьверъ? "Прощай-прощай", - быстро пропeла этажерка, увeнчанная черной фигуркой футболиста, которая всегда напоминала Аллу Черносвитову.

Внизу, въ просторной прихожей, стояла Софья Дмитрiевна, заложивъ руки въ карманы макинтоша, и напeвала, какъ всегда дeлала, когда нервничала. "Остался бы дома, - сказала она, когда Мартынъ съ ней поравнялся, - ну, что тебe eхать..." Изъ двери направо, надъ которой была голова серны, вышелъ дядя Генрихъ и, глядя на Мартына исподлобья, спросилъ: "Ты увeренъ, что взялъ достаточно {207} денегъ?" "Вполнe, - отвeтилъ Мартынъ. - Благодарю тебя". "Прощай, - сказалъ дядя Генрихъ. - Я съ тобой прощаюсь здeсь, оттого что сегодня избeгаю выходить. Если бы у другого такъ болeли зубы, какъ у меня, онъ давно былъ бы въ сумасшедшемъ домe".

"Ну, пойдемъ, - сказала Софья Дмитрiевна, - я боюсь, что ты опоздаешь на поeздъ".

Дождь, вeтеръ. У Софьи Дмитрiевны сразу растрепались волосы, и она все гладила себя по ушамъ. "Постой, - сказала она, недоходя калитки сада, близъ двухъ еловыхъ стволовъ, между которыми лeтомъ натягивался гамакъ. - Постой же, я хочу тебя поцeловать". Онъ опустилъ чемоданъ наземь. "Поклонись ей отъ меня", - шепнула она съ многозначительной улыбкой, - и Мартынъ кивнулъ ("Поскорeй бы уeхать, это невыносимо...").

Шоферъ услужливо открылъ калитку. Сыро блестeлъ автомобиль, дождь слегка звенeлъ, ударяясь въ него. "И пожалуйста, пиши, хоть разъ въ недeлю", - сказала Софья Дмитрiевна. Она отступила и съ улыбкой замахала рукой, и, шурша по грязи, черный автомобиль скрылся за еловой просадью.

XLVI.

Ночь въ вагонe, - въ укачливомъ вагонe темно-дикаго цвeта, - длилась безъ конца: мгновенiями Мартынъ проваливался въ сонъ и, содрогнувшись, просыпался, и опять катился внизъ - словно съ американскихъ горъ, и опять взлеталъ, и среди глухого стука колесъ улавливалъ дыханiе пассажира на нижней койкe, равномeрный {208} храпъ, какъ бы участвующiй въ общемъ движенiи поeзда.

Задолго до прieзда, пока всe еще въ вагонe спали, Мартынъ спустился со своей вышки и, захвативъ съ собой губку, мыло, полотенце и складной табъ въ непромокаемомъ чехлe, прошелъ въ уборную. Тамъ, предварительно распластавъ на полу листы купленнаго въ Лозаннe "Таймза", онъ выправилъ валкiе края резиновой ванны и, скинувъ пижаму, облeпилъ мыльной пeной все свое крeпкое, темное отъ загара тeло. Было тeсновато, сильно качало, чувствовалась какая-то сквозная близость бeгущихъ рельсъ, была опасность ненарокомъ коснуться стeнки; но Мартынъ не могъ обойтись безъ утренней ванны, видя въ этомъ своего рода героическую оборону: такъ отбивается упорная атака земли, наступающей едва замeтнымъ слоемъ пыли, точно ей не терпится - до сроку завладeть человeкомъ. Послe ванны, какъ бы дурно онъ ни спалъ, Мартынъ проникался благодатной бодростью. Въ такiя минуты мысль о смерти, о томъ, что когда-нибудь - и, можетъ быть, - какъ знать? - скоро - придется сдаться и продeлать то, что продeлали биллiоны, триллiоны людей, эта мысль о неминуемой, общедоступной смерти, едва волновала его, и только постепенно къ вечеру она входила въ силу и къ ночи раздувалась иногда до чудовищныхъ размeровъ. Мартыну казалось, что въ обычаe казнить на разсвeтe есть милосердiе: дай Богъ, чтобы это случилось утромъ, когда человeкъ владeетъ собой, - покашливаетъ, улыбается и вотъ - сталъ и раскинулъ руки.