Подвиг. 1941—1945

Защитники баррикады бросились к танкам. К нам потянулись сотни рук. Прибежали жители ближних улиц. Они взбирались на танки, обнимали и целовали нас, говорили слова благодарности за помощь, плакали от радости. Появились дети. Счастливые родители протягивали их нам, чтобы мы хоть минутку подержали малышей на своих руках. А сами, взволнованные и счастливые, стояли рядом, улыбались и плакали.

Светает. Мы продолжаем двигаться вперед в глубь города, к реке, где, как говорят чехи, окопались гитлеровцы. Неширокие пражские улицы сворачивают то вправо, то влево. На танках уже видны не только серые солдатские шинели, но и люди в гражданских костюмах. Вот и у нас на крыле рядом с командирским люком, крепко ухватившись за поручни башни, стоит чех.

У трамвайного парка встречаем группу людей. Впереди с развернутым Красным знаменем — пожилая женщина. На алом полотнище вышиты Серп и Молот. Вышиты! Значит об этой встрече они думали раньше, вышивая знамя в тайне. Знамя торжественно передают Ивану Григорьевичу. Целуются. Гончаренко укрепляет его на башне.

Где-то за Прагой всходит солнце. Его золотистые лучи осветили шпили башен, крыши, засверкали в окнах домов. Пражское солнце встречает свой первый мирный день.

Ликует Прага!

Люди радуются миру, весне, счастью, свободе. Вокруг звенят песни, русская речь сливается с чешской словно воды двух рек. Весело шумит детвора. Записываем адреса, фотографируемся на память, обмениваемся подарками, сувенирами. И цветут тюльпаны и сирень.

Свобода! Она пришла в стобашенную красавицу Прагу, как ее ласково называют чехи, в форме советского солдата с первыми уральскими танками. Вот он стоит на танке, обхватив пушку рукой, и, запрокинув голову к солнцу, жадно пьет холодную влтавскую воду. А на запыленную и обожженную в боях броню уральских танков, у самых ног солдата, ложатся хрупкие веточки пражской сирени и ярко-красные колокольчики тюльпанов.

Солдат поворачивается ко мне лицом. Иван Романченко! К нему протискивается худенькая невысокая старушка с совершенно белыми волосами. Она нежно гладит рукой его гимнастерку, что-то говорит, а потом, словно мать, припадает головой к Ивановой груди и плачет. Романченко неловко гладит ее голову, что-то ей говорит. Она поднимает глаза, глядит Ивану в лицо и начинает улыбаться.

Я тоже улыбаюсь. Улыбаюсь счастью пражан и горжусь моими товарищами, моей родной героической Красной Армией, моей прекрасной Родиной.

— Ленин!

Это говорит высокий пожилой чех.

— Ленин! Он жил здесь в Праге.

А потом:

— О, как долго мы ждали вас. Знали, верили: придете…

И мы пришли! Сквозь тысячи километров фронтовых дорог, сквозь рев и гул атак мы видели тебя, многострадальная Прага, видели вот этих истосковавшихся по свободе людей. И пусть здесь была ночь и стучали по мостовым кованые сапоги нацистов, люди верили в нашу правоту, в нашу силу, в нашу победу и ждали нас. И не только ждали, но и боролись, и вышивали в глубоком подполье на красных полотнищах Серп и Молот, чтобы вот сегодня поднять над городом тысячи «серпастых и молоткастых» красных флагов!

…Ревут моторы танков, захлопываются люки и стальные колоссы медленно движутся к Влтаве. Нашему батальону приказано овладеть Манесовым мостом и выйти на правый берег реки к Парламенту.

Очищаем от фашистов улицу за улицей. Подходим к Градчанам, Пражскому Кремлю, а затем узкими и кривыми улочками спускаемся все ниже и ниже к Влтаве. С крутого берега, через сиреневую дымку распустившихся цветов и черепицу пражских крыш, засверкала под солнцем Влтава, последняя река на нашем боевом пути. До нее рукой подать — не более полукилометра.

У Гончаренко на лобовом пулемете сидит проводник, один из защитников пражских баррикад. На броне несколько автоматчиков.

Узкая, извилистая улица спускается все ниже и ниже. У выхода на небольшую площадь, что у самой реки, останавливаемся. Тишина… Шкловский выводит машину на площадь. Обходит угловой дом и вот она — Влтава! Над ней все еще курится туман.

И обрывается тишина. Справа, слева и откуда-то сверху бьют пулеметы, ведут огонь автоматчики.

От моста, скрытого молодым сквером, дважды стреляет самоходка. На башне тридцатьчетверки вспыхивает пламя и тут же гаснет. В следующее мгновение звучит сухой отрывистый выстрел, и «пантера» окутывается дымом. Батырев и на этот раз оказался на высоте — сработал наверняка.

А фашистские автоматчики словно ошалели. Они усиливают огонь, когда из переднего люка танка один за другим вываливаются окровавленные Шкловский и Филиппов. Мы стреляем по окнам дома напротив, а также по откосу, откуда длинными очередями бьют два пулемета.

Огонь фашистов слабеет. Филиппов тяжело поднимается, шатаясь, идет к стенке и падает. За ним ползет Шкловский. Рядом с гусеницей неподвижно лежит проводник.

Проходит мгновение, и стрельба обрывается. Уцелевшие фашисты, пригнувшись, бегут вверх по откосу. А на площадь одна за другой выходят тридцатьчетверки. Они разворачиваются и, стреляя на ходу, мчатся к мосту.

* * *