Подвиг 1969, №3

К девяти часам мне удалось дважды его увидеть. Это был новый человек, й наблюдение он вел не так умело, как тот, который следил за мной накануне. Минут через сорок пять я снова «наколол» его недалеко от ресторана Кемпинского на Курфюр-стендамм, хотя никакой моей заслуги в этом нет: он чуть не попал под машину, перебегая улицу при красном свете. Прячась друг от друга, мы потратили еще с полчаса, а затем он вбежал в будку телефона-автомата, видимо для того, чтобы доложить своему начальству о создавшемся положений. Существо полученных им указаний стало очевидным уже минут через десять — он сел в такой и направился в гостинице «Центральная», а за ним я, тоже в такси. Из этого следовало: он потерял меня и поэтому получил распоряжение вернуться туда, откуда начал наблюдение, — единственно известное им место, где меня рано или поздно можно встретить. Мы оба были раздражены, так как впустую потратили утро. Начиная так называемое наступление, я, конечно, не исключал того, что и после «переключения» филер не приведет меня к штаб-квартире «Феникса». Руководила мной вовсе не твердая уверенность, а лишь надежда. Добраться туда иным путем я не мог.

Однако слежка напоминает вождение машины в том смысле, что, ведя ее механически, опытный разведчик может размышлять о чем угодно. Между Мариендорфом и Курфюрстендамм и обратно я много думал о Солли Ротштейне и делал это основательно, а не так, как раньше, когда под влиянием скоропреходящих эмоций я счел себя виновным в его смерти, убедил себя, что было бы недобросовестно использовать информацию, хранившуюся в оставленном им контейнере. Но ведь он стремился к той же самой цели, что и я! Если бы я мог разоблачить неонацистскую организацию «Феникс», это явилось бы местью и за его смерть и за смерть его жены, а только ради этого он жил и погиб.

Я позвонил капитану Штеттнеру.

— Я давно уже пытаюсь связаться с вами, — сообщил он. — Я не знал, что вы переменили адрес.

Звуков подслушивания в аппарате я не слышал, но рисковать не хотел и сказал только, что примерно через час заеду к нему на службу.

Пошел дождь с мокрым снегом, и я поехал в БМВ, даже не глядя в зеркало заднего обзора. Все равно людям «Феникса» было известно о моей связи с комиссией «Зет». По дороге я думал о Кеннете Линдсэе Джоунсе и о Грюневальдском озере. ПЬтом мне показалось, что я, наконец, нашел ответ: Октобер приказал своим подручным сбросить меня туда, так как знал, что я слышу его распоряжения и буду убежден, что он действительно приказывает ликвидировать меня, поскольку именно в Грюневальд-зее был сброшен мертвый Джоунс. Возможно, что ответ мой был правильным, но мне не нравилось, что он не выходил у меня из головы, и Я решил вернуться к нему позднее.

Возможно, что последнее сообщение Джоунса в резидентуру, переданное им незадолго до смерти, поможет мне. Я помнил содержание сожженного мной меморандума, но подлинника сообщения Джоунса не видел. Если у него были основания считать свою гибель неизбежной, он мог как-то намекнуть на это, однако не в меморандуме, в котором было дано лишь очень краткое изложение его донесения.

Направляясь в комиссию «Зет», я послал в резидентуру сообщение со следующей просьбой:

«Прошу как можно скорее дать возможность познакомиться с подлинником последнего сообщения КЛД. Гостиница «Центральная», Мариендорф».

Капитан Штеттнер оказался один у себя в кабинете и поздоровался со мной в некотором замешательстве. Это был типичный для своей среды человек с решительным выражением лица и ясными, но невыразительными глазами. Следуя за святым, он мог бы совершать святые поступки, но, следуя за дьяволом, перещеголял бы самого сатану. Такие люди рождаются для того, чтобы повиноваться, и как сложится их жизнь, зависит от того, кто станет их вожаком. Штеттнеру было лет тридцать, и в нынешней обстановке его обязанности заключались в том, чтобы разыскивать подручных давно сгнившего маньяка и передавать их в руки правосудия.

Родись Штеттнер лет на пятнадцать раньше, он, вероятно, получил бы соответствующее «образование» в организации гитлеровской молодежи, в 1939 году, наверное, перешел бы к штурмовикам и командовал одной из рот палачей, занимавшихся массовым уничтожением людей во имя своего бесноватого фюрера.

У вас, видимо, бессонница, герр Квиллер?

— У меня не хватает времени для сна. — Не следы бессонницы отражались на моем лице, а следы обращения Октобера, и меня раздражало, что это было заметно. — Но вы сказали, что пытались связаться со мной.

— Да. Жаль, что вы не сочли нужным сообщить мне о перемене адреса.

— Я не знал, что вам потребуется моя помощь.

Смущение Штеттнера заметно усилилось.

— До сих пор я полагал, что наши отношения предполагают взаимную помощь.

Я промолчал и, всматриваясь в Штеттнера, с завистью подумал: почему мне сейчас не тридцать лет, когда никакие переживания не отражаются на человеке?

— Вы, кажется, хорошо знали доктора Соломона Ротштейна? — внезапно спросил Штеттнер.

— Я знал его очень давно.

— Во время войны?

— Да.

— Вы могли бы рассказать мне, какую работу он вел во время войны?