Подвиг 1983 № 23

В комсорги выбирали мы его по предложению замполита батальона, капитана Низового. При выборах он и рассказал, что работал инженером, кажется, на заводе, когда началась запись добровольцев в корпус, подал заявление, прошел, как говорится, «по конкурсу». С первого взгляда он нам пришелся по душе как-то, а впоследствии и вовсе стал всеобщим любимцем, потому что всегда бывал среди молодежи — на отдыхе, в поле на учениях или в классе на занятиях. Невольно думалось: да когда же он спит? Умел он и не просто общий разговор вызвать, какой-нибудь спор или обмен мнениями, а поговорить с каждым лично и на откровенность. Меня, еще когда стояли под Сухиничами, долго расспрашивал: а почему я все-таки пошел добровольцем?

Обладал он таким свойством: всегда на виду, всегда появлялся в самые нужные мгновения. Он и в дороге от Свердловска до Москвы успел провести два собрания. Особенно запомнилось мне, как на втором Привалов подчеркнул, что мы — соединение добровольческое и за нашими действиями весь рабочий Урал будет следить с пристальным вниманием и надеждой.

Вот и в первую же ночь на переднем крае Привалов появился в нашей траншее бодрый, аккуратный, легкий. Зашел ко мне в ячейку. Спросил:

— Не страшно?

— Нет, — говорю. Осмотрелся: вокруг ракеты взлетают — наши и противника трассы время от времени рассекают темноту. Действительно, ничего страшного. Более того, с гордостью в тот момент подумал, что можно уже и в письме домой написать — я на настоящем фронте. Вслух сказал: — Чего ж тут страшного? Красиво даже.

Привалов улыбнулся, взглянул на меня пристально и опять спросил:

— Задачу свою хорошо уяснил?

— Все ясно.

Привалов выглянул из-за бруствера, посмотрел в темноту и сказал, как бы сам с собой рассуждая:

— Главная наша теперь задача в том, чтобы каждому из нас заслонить по десяти метров выжженной земли, а в этих десяти метрах вся огромная наша Родина. Выстоит каждый из нас на этих десяти метрах выстоит и Родина. Всего десять метров, и через них никто не должен пройти — ни солдат, ни машина. Такая наша теперь солдатская с тобой задача. Либо они через нас перешагнут, либо мы…

Остаток моего дежурства прошел без происшествий. Я спустился в блиндаж, хотел уснуть. Но не спалось от волнения, и я снова вышел в траншею, а затем и в ячейку.

Уже было довольно светло. Просматривалось поле перед траншеей, за которым где-то в двухстах метрах стояла немецкая оборона. Прошли по позиции командир роты Тищенко с нашим взводным младшим лейтенантом Филиных и связным Иваном Зуевым. Заглянув в мою ячейку, Тищенко справился:

— Как настроение, Кашин?

— Бодрое, товарищ старший лейтенант! — ответил я по-уставному.

— Нервы?

— Железные! — Я попробовал улыбнуться.

— Молодец, — сказал удовлетворенно Тищенко и перешел к следующей ячейке.

Несмотря на то что отвечал я ротному столь лихо, сердце у меня, признаться, билось в тот момент так, что я думал, Тищенко (между собой мы звали его Саша) слышит, как оно стучит, и потому спросил про нервы.

В эту ночь, хотя и обещали, горячего нам в окопы не доставили. Едва мы успели позавтракать сухарями из сухого пайка и водой из фляжек, как услыхали далекий тяжелый рокот моторов. Только-только показалось солнце. Как помнится, начался день 27 июля 1943 года.

Невольно подняв на этот гул голову, я увидел — уж так мне показалось — настоящую тучу бомбардировщиков. Они прошли над нами и обрушились на наши тылы.

От самолетов отделялись странные длинные предметы, как оказалось, контейнеры. В воздухе они раскрывались, разбрасывая вокруг десятки мелких бомб. Лично я успел насчитать что-то до полусотни бомбардировщиков, прежде чем открыли огонь наши зенитки. Немного погодя увидел, как у одной из машин вырвался из-под крыла дым, бомбардировщик начал разворачиваться, хотел, видимо, дотянуть до своих, но резко пошел вниз, в нескольких метрах пролетел над нашей траншеей, опахнув жаром и вонью, врезался в ничейную полосу и взорвался. Над нами промчалась упругая, хлесткая, горячая волна от взрыва.

Наконец первая группа отбомбилась по тылам, вернулась за горизонт, и только вздохнули мы с облегчением, что все, мол, пронесло, как появилась вторая группа машин. Эти зашли на нас, на первую линию.

Вот уж когда не стало никакой возможности поднять голову, и мы затаились по своим ячейкам. Вдобавок одновременно с авиацией на нас обрушили свой огонь артиллерия и минометы. Не помню, сколько продолжалось это. Я только время от времени шевелился, проверяя, не захоронили ли меня в землю живым. И всякий раз радовался, что еще нет, что под силу из-под завала выбраться…