Подвиг пермских чекистов

— Бродил, бродил! — оживился хозяин. — Шерсть, сколь было в деревне, бил, несколько пар валенок скатал. Заходил и ко мне. Тоже работу спрашивал. Разговаривали дивно время. Я, помню, еще спрашивал, мол, не страшно тебе по лесным тропам бродить? Ведь бандиты кругом. А он рукой машет: «У них свои заботы, у меня свои. Да и Курай давнишний мой знакомый. Еще у отца евонного, богатея пуксибского, месяцами живал — валенки катал, сукно на зипуны выделывал. Нет, не трогает меня Курай».

— Куда он из вашей деревни подался?

— Старикашка-то? На Гришкинскую сторону собирался.

Борис Тимофеевич брови нахмурил, приуныл.

— Далеконько чесанул. Да что делать? Придется и мне туда. Зима на носу. Валенки скатать загодя бы.

Хозяин козью ножку рассыпал, застыл в удивлении.

— В такую даль, на ночь глядя?

— Надо идти. Дело важное, — твердо сказал чекист.

Он накинул заместо шинели хозяйский дождевик, натянул на голову старенький малахай и вышел. Хозяин выглянул в окно. Там сгустилась сатанинская темень, хоть глаз выколи. Человека будто и не бывало, сразу утонул в ней, растворился.

3

Утро следующего дня вставало мглистое, сырое и тревожное. Чугайнов-старший, проводив сына к Матрене, несмотря на ранний час, больше не ложился. На дворе он задал скотине корма, затем натаскал дров, полную кадку воды. Он часто поглядывал в сторону дороги, прислушивался: не идет ли отчаянный человек Борис Тимофеевич? Нет, не слыхать пока.

В десятом часу вернулся сын. И он сильно забеспокоился: не стряслось ли чего?

А чекиста все нет и нет. Тревога накалялась, даже о завтраке позабыли. Но все обошлось благополучно: в сенях раздались шаги, со скрипом открылась дверь.

— Ну, вот и я.

— Наконец-то. А мы тут...

Был он по пояс в болотной грязи, промок насквозь. Но держался молодцом — улыбался вовсю, глаза сверкали радостью. Значит, все в порядке.

Борис Тимофеевич привел себя в порядок, переоделся.

— Подавай лошадей, Николай Васильевич. Времечко не ждет — уже одиннадцатый. В поселок вот-вот нагрянут переселенцы.

Наскоро перекусив, гости заторопились в путь. На улице было зябко, сыро. Густой туман висел над лугами и полями, косматой наволочью клубился над перелесками. За деревней на скирде громко верещали сороки. На другой клади во все горло каркала ворона.

Едва вышли на дорогу, Борис Тимофеевич спросил:

— Чем закончилась твоя миссия?

— Пока ничего определенного. Овес она приняла со слезами, благодарила. Надо сказать, кто-то сердобольный уже побывал у ней, притащил мешок охвостья. И все-таки нужда неописуемая. Детишки, что голодные волчата, — худющие, рваные. Когда увидели хлебушко, так и набросились: «Дай, дай...»

— О детдоме разговор был?

— Был. Выслушала меня, пригорюнилась. Но ничего не сказала. Я велел с младшими денька через три прийти в село.

Борис Тимофеевич затормошил коня, пустил вскачь. Побежали назад придорожные деревца, замелькали телеграфные столбы. Более четверти часа скакали вершники молча, торопились вперед.

У темного лесного родника Сия напоили коней, перевели дух и снова вскачь.

— В Чураках будем останавливаться? — спросил Чугайнов.

Борис Тимофеевич головой помотал:

— Думаю, не стоит. В селе у меня полно друзей. Начнутся расспросы, то да се, немало времени потеряем. Остановимся на обратном пути, побуду на родине, побеседую с земляками.

Родина! Детство!

Уже около полутора десятка лет прошло, как Боталов покинул Чураки, а будто вчера все было: и учеба в местной народной шкале, где учительствовал отец, и грибные вылазки в лес, и отчаянные ребячьи драки. Все было.

— Рассказывают, после чураковской школы ты в Чердыни учился? — спросил вдруг Николай Васильевич.

Очнулся Борис Тимофеевич, плечами дернул.

— Учился. В реальном училище. Там и революцию встретил, и гражданскую войну. Не успел я учебы завершить, Колчак помешал. Взяли белые городок в девятнадцатом, сразу же сцапали меня: кто-то донес, что брат после революции был военным комиссаром в Косе, а отец и сестра сочувствовали большевикам. Сам я в ту пору состоял в юношеской организации «Интернационал молодежи». Вот и понравился я белякам. «На коммуниста выучился, чучело? — спрашивают. — Так, так. Жди своего часа в кутузке. Ужо повесим на осине». Но что-то у них не сработало, не повесили. Четверо суток продержали в клоповнике и выпустили под расписку о невыезде. Да я и не стал ждать, когда снова заберут: при помощи добрых людей добрался до деревушки Савино Юсьвинской волости, на родину отца, где жила моя мать. Через полгода записался я в комсомол, учился в Кудымкаре в школе второй ступени. А после работал в Юсьвинском райкоме комсомола, вступил в партию.

За разговором и не заметили, как до Чураков доехали. Отсюда до Усть-Коколя уже рукой подать, километров двенадцать будет, не больше.

4