Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Лейтенант покачал головой, развернулся и, пригибаясь, ушел по ходу сообщения в сторону землянки ротного. Шевченко с Зильбером переглянулись.

– Жалко парня, – посочувствовал ему Мухин. – Вроде не дурак, а жизню ни хера не знает.

– Ша! – оборвал его Зильбер и передал мне швейцарское изделие. Теперь насупился Мухин.

* * *

Шевченко оказался прав. Младшего лейтенанта действительно отправили по важному делу в штаб полка и поручили захватить с собою пленных немцев. В качестве конвойных он выбрал меня – с моей рукой я был сегодня не работник – и попавшегося на глаза Мухина.

Немцы были как с картинки. Пат и Паташон, живые персонажи Кукрыниксов. Один длинный и тощий, с выпирающим кадыком, другой короткий, румяный и толстый. Первые пленные, которых я видел собственными глазами, а не в кинохронике или газете. Мне, верно, следовало подумать: «Вот они какие», – но ни о чем таком не подумалось. Даже злости не появилось. А ведь мог бы разозлиться, хотя бы из-за руки.

– Принимайте красавцев, – сказал Зильбер Старовольскому. Старшине было неловко, что лейтенанту приходится заниматься такой ерундой, но в штаб было нужно лейтенанту, а гонять туда-сюда других людей большого смысла не было.

Немцы выглядели вполне спокойными. Без наглости, но и без страха в глазах. Переминались с ноги на ногу, тихо переговаривались. Ничего удивительного, бояться им у нас было нечего, простые солдаты, не зачинщики и поджигатели, «люди подневольные», как сказал князь Александр Невский в одноименном фильме Эйзенштейна. Они, разумеется, фильма не видели, но знали ведь, гады, что мы не фашисты.

Я невольно взглянул на левую руку – не торчат ли из рукава подаренные Зильбером часы – и так же невольно подумал, которому из фрицев они раньше принадлежали. Пока мы шли к блиндажу комбата, я, под неодобрительным взглядом лейтенанта, успел их хорошенько рассмотреть. Серебристый корпус, крепкий кожаный ремешок, на черном циферблате белые цифры и стрелки, которые, по словам Шевченко, светятся в темноте. Прочная задняя крышка привинчена болтами, на ней какой-то номер и латинские буквы – D и H. «Самое главное, – подчеркнул Михаил, – что они с противоударным устройством. Цени». Я оценил, но перед бывшими хозяевами всё равно было как-то неловко.

Лейтенант зашел в блиндаж комбата. Воспользовавшись его отсутствием, Мухин вступил в беседу с пленными. Их спокойный вид ему решительно не нравился.

– Чё таращитесь, падлы? – мрачно спросил он их. Толстый широко улыбнулся и с готовностью сообщил:

– Хитлер ист шайскерль.

Длинный бросил на товарища крайне суровый взгляд. Еще более суровый, чем тот, которым недавно одарил старшину Зильбера младший лейтенант Старовольский. Ответ толстого, однако, не понравился и Мухину – хотя нетрудно было догадаться, что немец сказал про фюрера какую-то гадость.

– Видал, Лёха, совсем чувство меры потеряли, – изумленно обратился ко мне бытовик. Потом, подойдя вплотную к фашистам, повел у них перед носами примкнутым штыком. Те моментально перестали улыбаться. Я бы тоже на их месте перестал: штык под носом – зрелище малоприятное, пусть он похож не на нож, как у моей самозарядки, а на длинную иглу с отверточным концом, как у мухинской трехлинейки. Но может быть, отвертка с непривычки выглядит пострашнее. Толстый побледнел, приоткрыл в испуге рот, а длинный задержал дыхание и вытянулся по швам.

– Чё, суки, ощутили? – удовлетворенно спросил Мухин и, поставив приклад на землю, с наслаждением зевнул, показав устрашенным немцам свою роскошную фиксу.

Из блиндажа вынырнул Старовольский.

– Готовы? Начинаем движение.

Прозвучало серьезно. Мухин взял трехлинейку наперевес, я скинул с плеча «СВТ», и мы гуськом двинулись по запутанным ходам сообщения, зигзаг за зигзагом уводившим наверх, к гребню холмов над долиной Бельбека. Несмотря на извилистый маршрут, добрались мы до верха довольно быстро. Пленные вели себя как следует, не копошились и не торопились. Лейтенант уверенно вышагивал впереди. Встречавшиеся по дороге бойцы на немцев не обращали внимания. Разве что спрашивал кто: «Ночью взяли, а?»

Мы перевалили через гребень и пошли по лесному массиву, полого спускавшемуся по направлению к далекой отсюда Северной бухте. Стало просторнее, теперь мы брели не гуськом, а по двое, как положено – впереди немцы, позади я и Мухин. Было приятно, что не нужно больше пригибаться. Деревья, хоть и пострадавшие от многократных обстрелов, давали тень. Тень – но не темноту, потому что мы шли через пихтовый лес, пронизанный лучами солнца.

Вскоре мы вспомнили о подзабытых предостережениях Шевченко. Сначала к нам привязались веселые саперы, занятые на строительстве бетонированной огневой точки. Руководивший ими сержант нахально окликнул Старовольского:

– Эй, младшой, куды гансов ведешь? Им не жарко? Может, тут оприходуешь?

Лейтенант не ответил. Скользнул по сержанту нехорошим взглядом и прошел вместе с нами мимо. Саперы расхохотались. Сержант, обращаясь к своим, но так, чтобы слышали мы, громко заметил вдогонку:

– Гордый юноша. Со своими не говорит. Он нынче к немчуре приставленный.