Подвиг.т.6, 1985 г.

А семеро как будто знали его мысли, как будто влезли ему в душу и вместе с ним разглядывают эти картины.

Солнце поднималось из-за снежных вершин Альп, и его розовый отсвет разливался по влажным плиткам. От солнца мертвенно бледные лица семерых казались окрашенными живым румянцем, а глаза наполнились лучистым блеском. Только лицо Брухнера оставалось бледным, перекошенным и неподвижным, словно солнечный свет открыл ему самый ужасный облик смерти. Он все еще смотрел куда-то поверх голов сидящих за столом.

Жильбер загасил окурок и, обменявшись взглядами с товарищами, достал из наружного кармана своей куртки ампулу с цианистым калием.

— Видишь это, Брухнер? — сказал он тихим усталым голосом по-немецки с сильным французским акцентом. Не отводя взгляда от лица Брухнера, он положил ампулу на стол перед собой, рядом с автоматом. — Мы отдадим это тебе, если договоримся...

Брухнер молчал. Казалось, он не слышал Жильбера. Покачиваясь на онемевших ногах, он не переставал вглядываться куда-то в вышину.

— Свинья проклятая! — громыхнул Саша, потянулся к автомату и вскочил со стула.

Ненад молча придержал его за локоть. И цепко держал до тех пор, пока тот не опустился на стул и не отложил оружие.

— Сукин сын... Я бы его живым в крематорий... — проворчал Саша по-русски и сердито оттолкнул руку Ненада. — Я бы ему эту отраву нипочем не дал!

Остальные молча дожидались, пока Саша успокоится. Брухнер испуганно дернулся и чуть отшатнулся под натиском Сашиной ярости. Расширившимися зрачками смотрел на них. Так, глядя друг на друга — они на него, а он на них, — молчали до тех пор, пока не заговорил Жильбер. Заметив, что в поле зрения Брухнера ампула не попадает, он, отодвинув ее от автомата, сказал:

— Подойди сюда и посмотри.

Снова наступило молчание. Брухнер немо смотрел на ампулу. Казалось, судорога свела его тело, затем он как-то странно вздрогнул и поднял глаза на Жильбера. Теперь взгляд его стал более открытым. С посиневшими губами на бледном лице, он был похож на человека, приговоренного к смерти, которому вдруг блеснул лучик надежды на спасение. Шагнув вперед и став по стойке «смирно», он резко дернул головой так, как несколько дней до этого делал перед начальством, готовый к слепому послушанию.

Жильбер заговорил:

— Мы, семеро, вышли из лаборатории доктора Крауса. Ты был одним из блок-фюреров, которые отбирали заключенных для его команды...

Взгляд Брухнера панически метнулся с одного на другого, и, не дождавшись прямого вопроса, трескучим, чуть слышным голосом он парировал:

— Господа... Ни один из вас не был в моем блоке... Я отвечал за двадцать пятый блок, предназначенный только для евреев...

В то время как остальные молча расстреливали его взглядами, кипящими ненавистью, способной в любой момент поднять их с места, Жильбер дрожащими руками начал медленно расстегивать пуговицы на своей куртке.

— У меня не было контактов с заключенными из других блоков, — неуверенно добавил Брухнер; избегая смотреть в глаза, он тупо наблюдал, как Жильбер расстегивает куртку.

Жильбер расстегнул последнюю пуговицу, распахнул куртку и рубаху и, оглядев свою высохшую, как у скелета, грудь, помеченную под ключицей, с левой стороны, голубыми чернилами, медленно поднял глаза на Брухнера. Поймав взгляд Брухнера, сказал:

— Расшифруй нам этот знак. Что доктор Краус делал с людьми, помеченными шифром Е-15?

Жильбер спросил тихо и без особого нажима, но отчетливо. Брухнеру же показалось, что он услышал эхо, отраженное разрушенными стенами лагеря. Воцарилась мертвая тишина. В ожидании ответа лица людей за столом вновь обрели призрачность, затаив дыхание вглядывались они в сжатый рот эсэсовца.

Брухнер долго и пристально разглядывал голубое клеймо на покрытой мурашками коже бывшего узника. Дважды нерешительно пытался что-то сказать, поднимая глаза на лицо Жильбера и снова переводя на клеймо. Последний раз он это сделал с выражением беспомощности. Посмотрев прямо на Жильбера, покачал головой и произнес:

— Шифры доктора Крауса были государственной тайной...

С того момента, как он проговорил это, прошло достаточно времени. За столом никто не пошевельнулся, не сделал ни единого движения, которое бы говорило, что его слышали и поняли ответ. Не осмеливаясь посмотреть на них, он чувствовал, что они его рассматривают по-прежнему испытующе и холодно, как и тогда, когда Жильбер задал свой вопрос. Восприняв это молчание как знак неудовлетворенности ответом, он со страхом поднял голову.