Подвиг во имя любви (СИ)

На широкую и не сильно чистую столешницу массивного дубового стола спикировала очередная пивная кружка. Пенная шапка покачнулась, но устояла, трактирщик же, работающий в столь ранний час в гордом одиночестве, неторопливо вернулся за стойку, прихлопнув по пути особо наглого таракана. В немытое со дня постройки здания окно безуспешно пытался пробиться робкий свет хмурого зимнего утра, создавая внутри трактира атмосферу хандры и уныния, по мере сил поддерживаемую традиционным эльфийским менестрелем. Спутанные и не отличающиеся чистотой блондинистые волосы барда свешивались ему на лицо, но сие прискорбное обстоятельство совершенно не мешало звукам лютни разносить его похмельное настроение по всему помещению.

Посетителей в трактире было не просто мало, а очень мало - лишь крутилась у стойки парочка кобольдов*, пытающихся обменять добытые ими где-то мелкие поделочные камешки на жидкую, зато универсальную валюту.

Сидевший у окна юноша грустно отхлебнул пиво и прислушался к пению, прикидывая, вынесет он утренний репертуар «перворожденного», или ему вполне хватит собственной хандры. Менестрель не подвел и приступил к исполнению «Пэлла хисиа», что еще было хоть как-то, но терпимо, ибо исполнялось на эльфийском и понималось в лучшем случае через слово. Хуже было другое – за этой песней неизменно следовал «Даэрон», слова которого подобно изящному серебристому клинку неизменно оставляли незаживающие кровоточащие раны на и без того измученном сердце Тордвара – именно так звали нашего страдальца. Кружка была почти полна, уходить с насиженного местечка не хотелось, дома никто его не ждал, кроме все тех же тяжких раздумий, так что, покорившись неизбежному, юноша предался размышлениям и воспоминаниям. Звучащая негромко, но на редкость въедливо «Пэлла хисиа» задавала тему.

За …, в земле чужой

Тщетно ищет душа покой…**

О, да… Кто бы знал, насколько страстно желал Тордвар, гордое имя которого являлось, пожалуй, самым ценным его имуществом, покинуть родные пенаты. Но покинуть не просто так, не уйти в подмастерья в другой клан, не основать собственную мастерскую в любом из городов людей, а совершить что-то выдающееся, дабы вернуться овеянным славой и c чем-нибудь уникальным и бесценным в мешке.

До корней ее, до …

Ты - огонь, страдание, боль…**

Да он на все готов был пойти, вот только природное здравомыслие мгновенно осуждало «души прекрасные порывы». Умеют же эти остроухие слова подбирать, хоть бросай все и учи эльфийский… Так, продолжим о грустном. С возможностями для подвига было откровенно плохо.

Мглистый кряж, в торговом городке у подножия которого и находился данный трактир с громким названием «Удачная сделка», точно не являлся краем мироздания. Через него проходило несколько трактов, неподалеку располагались как эльфийские и дриадские леса, так и довольно крупные города людей. Хватало и поселений других рас, причем не только наземных – многие осваивали подземные горизонты, залежей полезных ископаемых хватало на всех. Но все были до отвращения мирными.

С тех пор как во главе самых воинственных разумных существ – людей – встали представители торговой гильдии, количество вооруженных конфликтов очень быстро устремилось к нулю. Война вредит торговле, знаете ли…

Классический вариант с убиением дракона не выдерживал никакой критики. Огнедышащего ящера найти было несложно, мало того, пещера одной драконицы располагалась прямо в горе Семи Ветров, пешего ходу до которой было часов пять, не больше. Вот только даже за мысли об ее убиении на Тордвара ополчился бы его собственный клан в полном составе. Время драконицы было расписано поминутно, ибо ее участие являлось необходимым звеном при производстве оружия и инструментов. Договор о мирном сотрудничестве был взаимовыгоден: оружие, закаленное в драконьем пламени, высоко ценилось, а сокровищница в пещере рептилии регулярно пополнялась редкими самоцветами. И все были довольны таким положением дел. Ну разве что кроме несчастного искателя подвигов, который был вынужден с сожалением отбрасывать такую соблазнительную возможность.

Связываться с представителями других рас тоже представлялось довольно сомнительным мероприятием, даже если отбросить героику и сосредоточиться на материальном. У людей все самое ценное произведено его же кланом - этим никого не удивишь и ничьего расположения не завоюешь. Соваться к эльфам просто глупо – кроме стрелы в мягкое место от них все равно ничего не добьешься, а наиболее вероятным трофеем станет томик размышлений о тщете всего сущего какого-нибудь Асморидиона Лирнейского. Низшие расы вроде орков и кобольдов на то и низшие, что в лучшем случае добудешь у них мешок неограненных самоцветов, а этого добра и у него самого хватает. Оставался интересный вариант с темными эльфами…

Дроу проживали в пещерах под Паучьим отрогом, который, к счастью остальных рас, располагался с самого краю Мглистого кряжа. Об этих существах – жестоких и нелюдимых – ходили легенды одна кровавее другой. Торговать с ними решались очень немногие, и никто из купцов даже не думал соваться под землю, ибо существовал довольно ощутимый риск попасть на праздник, посвященный их паучьей Богине. Темные эльфы, являясь существами редкой богобоязненности, никогда не упускали случая ее порадовать жертвоприношением, причем чем кровавее, тем больше было счастья.

Тордвар и так, и этак крутил в голове данный вариант. С одной стороны, возвращение из подземных лабиринтов дроу с трофеем любой ценности автоматически тянуло на подвиг, с другой – подобного рода героизм определенно граничил с идиотизмом. Вероятность закончить свою недолгую пятидесятилетнюю жизнь в жвалах тамошних пауков либо на алтаре была весьма велика. Выпитых пяти кружек пива было явно недостаточно для более решительных действий, нежели обдумывание, и юноша утешал себя тем, что, в крайнем случае, визит к данной разновидности остроухих можно использовать в качестве самоубийства. До которого, вообще говоря, было не так уж и далеко.

Полное отсутствие надежды, сырая и хмурая зима, любимый молот, расколотый самим же Тордваром в приступе отчаяния… Тени великих предков, клубящиеся в углах спальни и пробирающиеся в сны недостойного потомка, не способного совершить хоть что-то выдающееся… И ведь далеко не факт, что цель была бы достигнута, даже если он и совершил бы подвиг… И это обстоятельство больше всего способствовало непрекращающейся уже который месяц депрессии нашего страдальца.

«Пэлла хисиа», судя по всему, подходила к концу. Бард, чей взгляд теперь был прикован к монументальному бочонку пива, из последних сил посыпал солью сердечные раны Тордвара:

Услышь мое последнее слово.

Проникает … взгляд

Сквозь … и моря плен.

Дева, разума сон больного! **

Воистину все зло от баб, мужчины всех мало-мальски разумных рас были в этом солидарны. Именно некая дева и являлась первопричиной душевных метаний и поиска героизма бедного юноши. И не сном она являлась, увы, а любимой дочерью вождя.

О волоокая Шеанедд... Кудри твои словно белое злато, глаза – что сапфиры чистой воды, голос подобен журчанию подземной реки, а стан – величавой колонне главного зала. Шелковые ленты твои оттенка заката, в белокурой бороде твоей сорок три косички – ровно по числу лет. Не расстаешься ты с книгой и любимой сковородкой, секира же, вопреки обычаю, не отягощает твой узорчатый пояс.

И что мог предложить этому чуду красоты безвестный гном, не отличавшийся ни талантом, ни богатством, ни особыми заслугами перед кланом? Только и оставалось, что чахнуть и наблюдать за попытками более достойных соперников похитить прекрасную друзу*** сердца юной девы.

Однажды Тордвар все же рискнул приблизиться к златокудрой Шеанедд. На протяжении недели практически круглосуточно он ковал чудесную секиру, в мечтах, что именно это оружие окажется достойным пояса красавицы. А потом, явившись к комнатам вождя одновременно с Сигбьёрном – известным воителем, в одиночку победившим последнего инеистого великана, - с изумленным потрясением впечатляющей встречей геройского лба со стеной коридора. Судя по мелодичному звону и специфической формы вмятинам на доспехах незадачливого поклонника, неприступная Шеанедд в секире не нуждалась – ей вполне хватало любимой сковородки...

Отхлебнув еще и с грустью отставив пустую кружку, Тордвар встретился взглядом с мутной синевой чуть раскосых глаз барда. Тот уже успел слегка опохмелиться и сейчас явно прикидывал – стоит ли ему продолжать музицировать. Мысленно застонав, юноша приготовился к пытке «Даэроном» - в данном образце эльфийской поэзии повествовалось о любви (без взаимности, разумеется) безумного певца к юной принцессе. Оптимизмом баллада не страдала и отличалась на редкость пагубным влиянием на и без того не самое радужное в последнее время настроение гнома.

К невероятному облегчению Тордвара, менестрель, видимо, рассудил, что единственный, пусть и постоянный, слушатель уже достаточно проникся и вполне способен провести полчасика в тишине. Трактир к этому времени опустел еще больше – даже кобольды убрались, поэтому гнома не сильно удивило то, что очередную кружку пива остроухий ему принес самолично, себя при этом, разумеется, тоже не обидев.

- Благодарю. Тордвар из клана Арнстен, - коротко представился гном, аккуратно пожимая узкую ладонь барда.

- Знакомство с моим постоянным слушателем – предел мечтаний в это унылое утро. Сигилион Амалирский. – Эльф вольготно расположился на скамье напротив, бережно положив рядом с собой лютню. - Вижу печали печать на челе твоем скорбном. Прими мой совет: если горе излить собеседнику мудрому – на душе полегчает... – И, глянув на недоуменно взирающего на него гнома, добавил: - Короче, рассказывай, что у тебя такого стряслось, из-за чего ты чуть ли не каждый день мрачно наливаешься пивом в этом клоповнике. Никогда бы не заподозрил в тебе любителя эльфийской поэзии.

Тордвар неспешно приложился к кружке и, поразмыслив, решил, что вреда точно не будет. По мере рассказа, бард неторопливо перебирал струны лютни, как бы аккомпанируя. Мотивчик при этом подозрительно походил на даэроновский… Глаза эльфа подернулись мечтательной дымкой, а интерес к повествованию выдавали лишь кончики ушей, с любопытством высовывавшиеся из-под волос.

Когда гном, наконец, закончил, менестрель торжественно продекламировал:

И в светлой земле, что не ведает зла,

Истает ли тень, что на сердце легла?

Исчезнет ли боль, что - как в сердце игла... ****

Тордвара заметно перекосило.

- Не в подвиге дело, мой юный друг. Точнее, не в том подвиге, о котором ты так усердно думаешь. Какие, говоришь, волосы у твоей неприступной красавицы? А глаза? А бантики в бороде не розовые, случаем?

- Розовые… А как ты?..

- Я просто неплохо знаю женщин. А теперь слушай и запоминай…