Подвиг живет вечно (сборник)

Гравицкий направился в штаб Слащева, расположенный в приземистом бело-голубом домике с колоннами, закрытом утесами от всех ветров. Ему доводилось здесь бывать. Не взглянув на часового у дверей штаба, он прошел в помещение. Офицеры уже были заняты, по всей видимости, игрой в железку. Как знал Гравицкий, в карты садились играть с утра.

Вечером обычно пили, перебивая друг друга, говорили о женщинах, за циничными замечаниями скрывая тоску по дому и тревожные мысли о своей судьбе; отрезанность от всего мира, нудное бездействие, полное неведение того, что творится вокруг, томило каждого из них. Тут уже никто не вспоминал об офицерской чести, рассказывали сальные анекдоты, все надоели друг другу, у всех истрепались нервы от напрасных ожиданий и тревоги.

Никто не взял на себя труд доложить о прибытии генерала Гравицкого Слащеву. Он был озадачен, но не стал ставить их по команде «смирно» — они могли и не выполнить команду, что поставило бы его в совсем неудобное положение. Офицеры во главе с адъютантом продолжали резаться в железку. «Разложение зашло слишком далеко, — раздраженно отметил про себя Гравицкий. — Сброд…» Он знал, что среди офицеров корпуса участились случаи самоубийства. Ночью вскакивают с постели и начинают палить по всем направлениям — это уже безумие, порожденное войной. Пять раз пытались застрелить Слащева, по он создал целую сеть доносчиков, которые заблаговременно упреждали генерала о готовящемся на него очередном покушении.

Гравицкий постучал в дверь кабинета. Долго никто не откликался. Гравицкий громко назвал себя. Дверь приоткрылась, показалось встревоженное изжелта-бледное небритое лицо Слащева.

— А, это вы! Милости прошу. Прибыли на пароходе? А я сижу и пью виски. Приготовился на всякий случай к самообороне. Верные люди донесли: есть приказ Врангеля доставить меня в Константинополь якобы для урегулирования разногласий. После нашей ссоры сместить задумал, подлец! На мое место прочит немчика полковника фон Цицендорфа.

— Знаю эту рыжую собаку. Сгусток карьеризма и грязи. Более ловкий, чем умный. Впрочем, я на вашем месте только радовался бы.

Слащев удивленно вскинул брови.

Чему же радоваться?

— Есть чему. Отдайте свою должность фон Цицендорфу, фон Лампе, всем этим фон-баронам, заготовьте приказ… и адью!

— Не понимаю вас, Юрий Александрович. Вы от Врангеля? — он посмотрел на Гравицкого испытующе и недоверчиво, с мрачным любопытством.

— Я, извольте видеть, от Дзержинского и Фрунзе…

Чекисты сидели в салоне «Решид-паши» и молчаливо ждали возвращения Гравицкого, отправившегося на переговоры к Слащеву. Макошин внешне оставался спокоен, правда, иногда вынимал часы и бросал на них беглый взгляд.

— Генерал Слащев пе торопится воспользоваться амнистией, напрасно только тратим время… — саркастически произнес Николай, разглаживая усы.

— Авоська веревку вьет, небоська петлю закидывает, — мрачно отозвался Василий. — Всяко бывало, но чтоб вот так по-глупому залезть в котел с макаронами и ждать от вербы яблоков…

Макошин подумал: эк их крутит! Ситуация, конечно, не из веселых. Но ведь ничего другого и не ожидали. И твердо сказал:

— Вы же знаете, я никогда зря не тратил ни чужого времени, ни своего собственного. Я верю в успех. Стояньем города берут.

У Николая и Василия были, разумеется, фамилии. Очень известные фамилии. Во всяком случае, кое-кто из беляков их хорошо запомнил еще по Северной Таврии. Но сюда прибыли с документами вахмистров неких подразделений, отныне, после разгрома Врангеля в Крыму, в природе несуществующих. Риск, конечно, существовал. Глупая случайность. «Вы утверждаете, будто вы и есть фельдфебель Веденеев? Я прекрасно знал Ники. Вы похожи на него, как уксус на колесо…» — и в том же духе.

Дзержинский и Фрунзе сами подбирали людей для проведения необычайной операции. Подбирали в строжайшей тайне. И послали с Макошиным самых отважных, но раз испытанных в трудных ситуациях. Веденеев и Зайцев… Усатые, со скуластыми сухими лицами, плечистые и мрачные. Такими и должны быть вахмистры. Они безотрывно смотрели в иллюминатор.

— Вижу казачков с красными башлыками на спинах, — сказал Зайцев. — Может, выйти, побалакать, выявить настрой? В казаках уверен: им тут небось обрыдло, готовы вплавь добираться до своих станиц и куреней. Я ведь сам кубанский.

— Успеется, — отозвался Макошин. — Ты лучше так сделай: затаись вон за тем пологом и слушай, о чем у нас будет разговор с представителями Слащева. Если крикну: «Мы — парламентеры!», выбирайся на берег. А там знаешь, что нужно делать. А тебе, вахмистр Веденеев, тоже не следует присутствовать при переговорах с неопределенным исходом. Если трап уберут и выставят часового, перемахнешь через леера — и сразу вон в те скалы. Уцелеть хотя бы один должен! Уцелеть и продолжать действовать.

— А вы, Константин Алексеевич?

Макошин погладил несуществующую бороду.