Подвиг

— А тамъ, — помолчавъ, сказалъ Ранцевъ, — на Россiйскомъ острову, пожалуй, теперь всѣ сорокъ градусовъ выше ноля, и бѣдный нашъ Ричардъ Васильевичъ томится поди-ка цѣлыми сутками у радiо-аппарата. Пойду сейчасъ порадую его успѣхами организацiи Россiйскаго войска. Вѣдь мы сегодня смотрѣли первые эскадроны, сформированные здѣсь! …

X

Хмурою, iюльскою, безлунною ночью аэропланъ, на которомъ летѣли Нордековъ съ Парчевскимъ, приземился на окраинѣ деревни Коломягъ на зацвѣтающемъ картофельномъ полѣ. Нордековъ, Парчевскiй и четверо спецiалистовъ по газовой оборонѣ выпрыгнули изъ кабины и стали вытаскивать ящики и корзины.

— Ну … Храни васъ Господь, — приподнимая авiаторскiй шлемъ, сказалъ летчикъ.

— Спасибо … Летите? — сказалъ Нордековъ. Его таки укачало во время полета. На душѣ было невыразимо тоскливо. Жуткiй страхъ охватилъ его, Онъ съ трудомъ сдерживалъ волненiе. Зубы ляскали по зубамъ.

— А какъ же. Оборони Богъ, не увидадъ бы кто. Аэропланъ дрогнулъ и безшумно взмылъ къ темному въ дождевыхъ тучахъ небу. Шесть человѣкъ остались на полѣ.

Они оглядѣлись. Тихая, полная тумана, точно настороженная ночь была кругомъ. Картофельное поле полого спускалось въ неглубокiй оврагъ. Надъ головами было черное небо. Вдали въ немъ отражалось розовое зарево огней Петербурга. Въ воздухѣ было холодно и сыро — вотъ вотъ польетъ дождь.

Парчевскiй, — онъ видѣлъ, что Нордековъ еще не пришелъ въ себя и не можетъ распоряжаться, — послалъ двоихъ на развѣдку, поискать какую-нибудь крышу. Прошло около часу. Наконецъ раздались осторожные шаги.

— Вы, Голубевъ? — окликнулъ подходившаго Парчевскiй.

— Я, господинъ полковникъ. Пожалуйте, идемте.

— Я останусь при вещахъ. Георгiй Димитрiевичъ пойдетъ съ вами.

— He извольте безпокоиться. Вотъ они и наши люди. Они все заберутъ.

Накрапывалъ дождь. По мокрой картофельной листвѣ, спотыкаясь о гряды, спустились въ оврагъ, перешли его и на другой сторонѣ увидали, какъ сквозь доски большой риги просвѣчивалъ свѣтъ дорожнаго электрическаго фонарика.

— Помѣщенiе хоть куда, пока другого въ городѣ не присмотримъ, — сказалъ, оглядывая чистую пустую ригу, Парчевскiй. — Видно не все еще товарищи растащили. Вы куда же, Голубевъ?

— Я пойду съ Карнеевымъ лучевыя завѣсы поставлю, моторъ установлю. Вамъ покойнѣе будетъ, а Ломовъ съ Дубровниковымъ вамъ койки поставятъ, да чайку согрѣютъ.

При свѣтѣ одинокой свѣчи, вставленной въ дорожный подсвѣчникъ, ужинали. Мѣрный и крупный обложной дождь барабанилъ по тесовой крышѣ. Въ углу протекало. Тамъ лилась тонкая струйка воды и звенѣла съ тихою грустью въ накопившейся лужицѣ.

— Ну что-то Богъ завтра дастъ, — потягиваясь, сказалъ Парчевскiй, — вѣдь я родился и выросъ здѣсь, Георгiй Димитрiевичъ. Въ Саперномъ переулкѣ моя Родина. Найду ли я свой домъ? … Какъ странно, странно … «Опять на Родинѣ … Вновь я посѣтилъ тотъ уголокъ земли, гдѣ я провелъ отшельникомъ три года незамѣтныхъ». Помните, Георгiй Димитрiевичъ, у Пушкина … «Здравствуй племя, младое, незнакомое» … Какое-то племя насъ завтра встрѣтитъ? … Боже мой! … Коломяги! … Сколько лѣтъ дѣтьми мы проводили здѣсь на дачѣ. Кажется, вчера выѣхалъ только. И паркъ Орлова Денисова помню съ его озерами и бѣлыми лодками, и дворецъ съ пушками, отнятыми у французовъ въ двѣнадцатомъ году и танцульку съ полукруглой раковиной для музыкантовъ … Кажется, вчера танцовалъ я тамъ съ розовенькими гимназисточками вальсъ и польку … А теперь вотъ ни вальса, ни польки никто и не танцуетъ. И тамъ же подлѣ площадки по кустамъ и лужайкамъ играли мы весело въ «казаки и разбойники».

Ломовъ, разставлявшiй койки, прислушался къ тому, что говорилъ Парчевскiй, поднялъ голову и сказалъ:

— Въ игрѣ этой, господинъ полковникъ, помните, былъ «домъ» и кто добѣжалъ до дома, того уже и «пятнать» нельзя. Вотъ и у васъ такой домъ будетъ.

— Да, добѣжать бы только, — съ тяжелымъ вздохомъ сказалъ Нордековъ. Онъ послѣ выпитаго чая отошелъ немного. — Что же, господа, будемъ ложиться. Утро вечера мудренѣе.

— Штрафъ, господинъ полковникъ, — сказалъ Ломовъ. — Эка вы «господъ» вспомнили. Въ Ленинградѣ-то!

— Вы тоже хороши. «Господинъ полковникъ»!

— Да уже, простите, больно противно «товарищемъ» васъ называть.

— Вотъ какъ обернулось, за каламбуръ можно посчитать. Хорошо, если «господинъ полковникъ» не обидится.

— Ну, полноте, — смутился Ломовъ.

— Такъ кѣмъ же мы будемъ? — зѣвая, сказалъ Парчевскiй, стягивавшiй съ ногъ сапоги.

— Думаю, какъ придется, — залѣзая въ кожаный мѣшокъ, сказалъ Нордековъ. — И казаками и разбойниками. А прiятно, знаете, устроить и себѣ тоже своего рода экстерриторiальность … Совсѣмъ я теперь въ родѣ какого-то совѣтскаго полпреда оказываюсь. Ну-ка, товарищи, суньтесь!

— Боюсь, что погибнутъ просто невинные дачники. Пойдутъ по грибы, попадутъ вотъ подъ этакiй дождище, кинутся къ ригѣ, а ихъ тутъ Голубовъ своими газами и прихлопнетъ.

— А какъ же иначе, — лѣнивымъ барскимъ голосомъ проговорилъ Нордековъ. — Пусти-ка ихъ сюда!.. Мигомъ донесутъ. Вѣдь одна такая жестянка — онъ показалъ на жестянку съ французскимъ печеньемъ, — къ стѣнкѣ и никакихъ гвоздей!..