Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)

Сзади меня скакали драгуны, впереди поджидали гусары. Никогда еще со времен битвы под Москвой{94} мне не приходилось попадать в такую переделку. Во имя чести бригады я предпочел бы погибнуть от рук солдата из легкой кавалерии, чем тяжелой. Поэтому я не стал дергать уздечку. Не колеблясь ни секунды, я позволил Виолетте идти, как ей вздумается. Помню, я пытался молиться, но так как у меня небольшой опыт в подобных вещах, то смог вспомнить только молитву, которую мы учили в школе: тогда мы молили Господа о хорошей погоде перед каникулами. Но даже это было лучше, чем ничего. Я продолжал бормотать ее, как вдруг услышал французскую речь. О Господи, радости моей не было предела! Наши, наши – маленькие негодяи из корпуса Мармона. Драгуны, преследовавшие меня, молниеносно развернули коней и помчались прочь, спасая свои шкуры. Лишь луна тускло отсвечивала от их шлемов. Я же подъехал к своим не спеша, с достоинством, показывая, что хотя гусар и может иногда позволить себе спасаться бегством, но уж ни в коем случае не чересчур быстро. Боюсь, что вздымающиеся бока Виолетты и ее взмыленная морда никак не соответствовали той беззаботности, которую я напустил на себя.

Как вы думаете, кто был во главе гусар? Старик Буве, которого я спас под Лейпцигом{95}. При виде меня его маленькие красноватые глазки наполнились слезами. Я тоже не смог удержаться, чтобы не всплакнуть от радости. Услышав, что мне приказано пробраться через Сенли, Буве засмеялся.

– Там враги, – сказал он. – Вы не пройдете.

– Предпочитаю отправиться туда, где находится враг, – ответил я.

– Почему вы со своим донесением не отправитесь прямо в Париж? Зачем вы обязательно стремитесь заехать туда, где вас или возьмут в плен, или убьют?

– Солдаты не имеют права ничего менять. Их удел – подчиняться приказам, – процитировал я слова Наполеона.

Буве засмеялся своим обычным, сквозь кашель, смехом, и я демонстративно подкрутил усы и так взглянул на него, словно окатил холодной водой.

– Раз так, – сказал он, – вам следует присоединиться к нам, и мы вместе отправляемся к Сенли. У нас приказ разведать местность. Эскадрон польских улан Понятовского двигается впереди. Если вам удастся проскочить Сенли, мы последуем за вами.

Так мы и поехали, только звон оружия раздавался в ночной тишине. Вскоре мы нагнали поляков – статных, добрых солдат, хотя, возможно, несколько грузноватых для своих лошадей. На них было очень приятно смотреть, даже мои гусары не выглядели лучше. Мы дружно двигались вперед и рано утром приблизились к Сенли. Мы встретили по дороге ехавшего крестьянина, который рассказал, что происходит.

Это были реальные сведения, так как брат этого крестьянина был кучером мэра, а братья виделись накануне. В городе находился единственный эскадрон казаков. Казаки разместились в самом большом доме города на углу рыночной площади – доме мэра. В лесу раскинулась лагерем дивизия прусской пехоты, но в Сенли оказались одни казаки. Нам представился шанс отомстить этим варварам, чья жестокость по отношению к нашим боевым товарищам стала притчей во языцех.

Мы ворвались в город стремительным потоком, снесли часовых, охрану, прорвались к дому мэра, прежде чем они сообразили, что французы у их дверей. В окнах виднелись заросшие лица, овчинные шапки и широко раскрытые рты. «Ура, ура!» – кричали казаки и палили из карабинов, но наши ребята успели ворваться в дом и взять их за горло прежде, чем они успели окончательно проснуться. Жутко было смотреть, как поляки набросились на них, словно голодные волки на стадо сытых быков. Как вы знаете, между поляками и казаками существует давняя кровная вражда. Из верхних комнат, где казаки пытались укрыться, но почти все были перебиты, кровь лилась в прихожую. Опасны поляки в бою, хотя немного тяжеловаты для своих лошадей. Все они молодцы как на подбор, все рослые, как кирасиры Келлермана{96}, правда, вооружены легче, поскольку не носят кирас, брони и шлемов.

Именно тогда я допустил ошибку, следует признать, непростительную. До сих пор я выполнял порученное мне задание так, что лишь скромность не позволяет назвать свое тогдашнее поведение безукоризненным. Теперь же я сделал то, что государственный служащий осудил бы, а солдат, конечно же, простил бы.