Подводная лодка (The Boat)

Меня охватил приступ тошноты. Я сильно сглотнул, смывая кислотную рвоту своей собственной слюной. Затем тупая, пульсирующая боль появилась в задней части моего черепа и одновременно над правой бровью. Ничего удивительного. Туман, который мы вдыхали, становился все плотнее. Было почти невероятно, что мы все еще могли продолжать существовать на этой смеси сотен дурных запахов, выхлопов дизелей и газа из аккумуляторов. И к тому же сильно взрывоопасной смеси — единственная искра, и нам крышка.

«Верь в Стармеха,» — услышал я кого-то. «Он вытащит нас, попомни мои слова». Это был старшина Дориан. Я едва не ткнул его кулаком в нос, чтобы он не искушал провидение. Все-таки наш тупица второй механик никогда не заменил бы Стармеха. Невозможно даже представить себе, что Стармех мог бы списаться в Виго, как планировалось…

Я почти захихикал от своей ошибки. Ну-ка, дружище, подумай еще разок. Если бы Стармеха не было на борту этой посудины, тебя бы тоже не было — вас же собирались списать на берег обоих, помнишь? Но это бы стоило жизни всем остальным членам команды, приговорило бы их к смерти не единожды, а дважды. Пока ты на борту, U-A не будет гнить на дне. Линии на твоей руке говорят, что ты собираешься прожить до преклонных лет, так что тебе предначертано выжить. Никто не должен знать, что твоя жизнь заговорена, вот и все. Не искушай провидение, храни молчание и гляди молодцом. Они нас еще не заполучили, отнюдь нет. Мы все еще дышим — с трудом, возможно, но тем не менее дышим.

Бормотание и шепот из центрально поста давно уже были единственными человеческими звуками, доносившимися до меня в кают-компанию. Мне вдруг захотелось услышать свой собственный голос. Я захотел поболтать со вторым помощником, который сидел рядом со мной на койке Стармеха. Знаешь что, Номер Второй? Все это молчание напоминает мне о монахах, которые пытались заманить меня на путешествие на каноэ вниз по Дунаю. Я — и в монастыре? Жизнь впроголодь и никаких разговоров — почти так же скверно, как и в ВМФ. Ну и вот куда привело меня любительское увлечение лодочным спортом: на глубину в 280 метров в проливе Гибралтар…

Челюсть второго помощника наверняка бы отвалилась, если бы он услышал мой монолог, но я не произнес ни слова. На моем языке образовалась толстая пленка — ощущение было омерзительным, как будто во рту комок гнилого мяса.

Если бы только мы смогли послать радиограмму! Но на такой глубине никакой возможности, даже если бы передатчик был исправен. Никто дома не узнает, как мы погибли. Обычное письмо соболезнования от флотилии нашим родным: «Пропал без вести, предположительно погиб в бою». Наше исчезновение будет оставаться загадкой — конечно, если только британцы не воспользуются передачами «Радио Кале» и не обнародуют подробности нашего потопления.

Их техника в эти дни была изощренной. Они добивались доверия наших соотечественников, рассказывая маленькие детали: имена, даты рождения, размеры фуражек командиров. А Керневель? Они будут задерживать новости, как это обычно делали. В конце концов, у нас могут быть обоснованные причины для сохранения радиомолчания. Нас скоро запросят доложить наши координаты. Один раз, второй, третий раз — старая общепринятая практика.

Однако по природе вещей господа из штаба быстро придут к заключению, что нам не удалось проникнуть через пролив, как было приказано. Да собственно и не было никогда достаточно шансов прорваться — они наверняка знали это с самого начала. Их сумасшедший начальник быстро привыкнет к мысли о потере еще одной подводной лодки. Потоплена у Гибралтара, британской военно-морской базы на скале, населенной обезьянами, восхитительное климатическое рандеву — не так ли все это было? Боже на небесах, я не должен сломаться сейчас. Я сосредоточился на бананах, свисавших с подволока и тихо дозревавших. Посредине гнездились два или три ананаса — чудесные экземпляры, но их вид лишь смущал меня. Внизу — наша разрушенная аккумуляторная батарея; сверху — висячий сад.

Стармех снова появился. Неожиданно он остановился на полпути, как будто от множества одновременных команд его нервной системе все цепи закоротило. Его веки были наполовину прикрыты, его впавшие щеки подергивались. Или его остановил некий особенный звук среди множества других, исходивших с кормы?

Наконец он двинулся снова, но не своим характерным гибким кошачьим шагом. Его движения были скованы и напоминали марионетку, как будто ему требовалось усилие поставить одну ногу впереди другой. Расслабление не наступило до тех пор, пока он не сделал два или три шага. Он порылся в рундуке со свернутыми чертежами, вытащил один из них и расстелил на столе. Я помог ему, придавив углы книгами. Это был продольный разрез лодки. Трубы и кабельные трассы были показаны на ней как красные вены или черные артерии.

Я не знал, что он ищет. Проверял ли он заново отверстия в корпусе топливных танков, все еще надеясь обнаружить, почему вода выходит из трубки продувания?