Подводная уральская

В семье Николая Устиновича и Дарьи Петровны шестеро детей: три сына — Виктор, Сергей, Александр, и три дочери — Люба, Вера, Нюра. Прокормить такую семейку нелегко. Много ли возьмешь с клочка земли! Зимой Николай Устинович уходит на заработки в Петербург — в артель, подрядившуюся строить дом, его берут охотно. Умеет вести кладку, топором тесать может и долотом владеет. Только вот редко достается хороший подряд. Артель состоит из пришлых, поэтому дают им самую дешевую работу. А питаться каждому приходится на два стола. Хотя и всухомятку, а начетисто.

В 1910 году Николай Устинович переехал с семьей в Петербург, снял комнату на окраине, поступил на завод. Гнул спину по двенадцати часов в день. Заработок был, правда, сносным. Но ведь и силенок-то сколько уходило!

Завод выпускал корабли, паровозы. В жестяном цехе круглые сутки ухало, брякало, гудело железо. Когда Николай Устинович возвращался поздно вечером домой, в ушах у него стоял звон. Он ничего не слышал. Лишь через час-другой глухота проходила.

Он отрастил усы, купил костюм. Надевал его по большим праздникам.

Незаметно подросли дети. В 1912 году Виктора отдали в церковно-приходскую школу.

— Пусть хоть один сын станет человеком, — говорила Дарья Петровна.

А что значило «стать человеком»? Прежде всего, думала она, надо получить хорошую, чистую должность — нарядчика ли, счетовода ли. О бо́льшем она не мечтала.

Николай Устинович, слушая жену, лишь ухмылялся. Иногда вставлял свои замечания:

— Фу ты, ну ты, мы обуты! Нет, Дарья, нечего Витьке быть конторской крысой. Пусть встанет к станку.

— Да что ты, отец?! В уме? Зачем же тогда учиться?

Она смотрела на мужа недоумевающими, скорбными глазами.

— Не помешает. Грамота нужна и рабочему человеку, — отвечал Николай Устинович. — И потом…

Дарья Петровна ожидала, что же он сейчас скажет.

— Что «потом»? — нетерпеливо спрашивала она.

— Правду быстрее узнает, — продолжал Николай Устинович. — Почему одни богатые, другие бедные. В газете об этом пишут.

— Это в какой же такой газете?

— В «Правде».

— В «Правде»? — переспросила Дарья Петровна. — А есть ли такая-то?

— Есть, — муж вынул из внутреннего кармана газету, развернул.

— Вот она. Купил, а прочесть не могу. Петр Сидорович должен вот-вот подойти, да еще кое-кто, прочтет нам всем вместе.

— Что ж, послушаем, — сказала Дарья Петровна, с интересом рассматривая газету. — Кто же они такие смелые, чтоб правду-то в глаза говорить?

— Большевики.

— Так кто же они такие?

— Ну, как тебе объяснить… Партия есть такая. За рабочих и крестьян-бедняков бьется, чтоб лучше жилось им, а помещиков, капиталистов — к чертовой матери, царя тоже.

В 1916 году Виктор окончил четвертую, последнюю группу церковно-приходской школы. В том же году семья вынуждена была вернуться в Гдовский уезд. Отца выслали из столицы за то, что принимал участие в забастовке, говорил речи против войны и царя.

Поздней осенью 1918 года в Шавково прибыл продовольственный отряд из Петрограда. Командир — пожилой, с обвисшими усами металлист вошел в скромное помещение комитета бедноты, шлепая подошвой порванного сапога.

— Председателя бы, — попросил он.

— Я председатель, — сказал высокий со впалыми щеками Сергей Мехов.

Вошедший вытащил из кармана пиджака бумагу и подал Мехов у.

— Разнарядка. На тыщу пудов хлеба.

Председатель взял предписание, надел очки.

— Вздыхать не надо, товарищ. — сказал командир продотряда. — В Питере голод.

— Я понимаю. — Мехов вернул разнарядку. — Только ведь у бедняка лишнего хлеба нет, середняк уже отдал излишки, а кулак прячет.

— Найдем! — сказал металлист.

— Я тоже так думаю, — подтвердил Мехов, кивнув головой.

— Как не найти — найдем. А ну-ка, Васютка, — обратился он к рассыльному, — сбегай к Хрулевым, позови сюда Виктора.

И когда Васютка убежал, пояснил:

— Бедняки они, Хрулевы. Полон дом детей. А Виктор — старший сын — секретарь комсомольской ячейки на селе.

Через пять минут Виктор пришел в комитет.

— Звали, Сергей Алексеевич?

— Знакомься, — Мехов указал рукой в сторону гостя. — Командир продовольственного отряда. Из Питера.

Рука у металлиста, покрытая синим узором вен, оказалась крепкой.

— Нужна твоя помощь, Витя, — продолжал Мехов. — Ты ведь батрачил у Гажина?

— Было такое…

— Так вот, хлеба он сдал пока меньше, чем середняк.

— Припрятал, — твердо сказал Виктор. — И сидит как собака на сене: ни себе, ни людям.

— Я тоже так думаю, — поддержал его председатель комитета бедноты. — Возьми-ка ты комсомольцев да пройдись с ними по богатеям. К Волковым загляните, само собой к Гажиным, Хурасовым — посевная площадь у них не меньше, чем у Волковых. А все плачутся — хлебушка, де, нету. Вот и поищите. Вместе с питерскими товарищами. Ясно?

— Ясно, дядя Сережа.

Виктору не так давно исполнилось пятнадцать лет, однако выглядел он на все семнадцать. Детство ушло прежде времени, и не было в нем беззаботного смеха — все больше холодные ветры да хмурые тучи. Да и сейчас, когда пришла юность, не видно солнца. Идет гражданская война.