Подводные мастера

— Ну, так вот. У этого самого Жана Блока такой был камбуз, что все корабли завидовали. А главное — была у него поваренная книга. Не напечатанная книга, а написанная от руки. Сам он говорил, что и за десять тысяч не продал бы ее, потому что в ней записаны кушанья со всего света — от русских рубленых щей до торта миндального с черными раками. А еще был у нашего кока флакончик с какой-то египетской жидкостью для цвета и для вкуса. Ежели капнуть ее хоть одну каплю в лагун борща с солониной, — так вкус получается вроде как от индейки. Десять лет этому флакончику было, а израсходовал из него наш старик разве только одну треть.

Бородулин слушал боцмана, то поднимая, то опуская брови, — видно, не знал, верить или нет.

А когда боцман умолк, он только сказал, махнув рукой:

— Так ведь это всё, пожалуй, миной разнесло. Где уж там на дне этакую бутылочку искать или книгу рукописную. Раскисла, верно, давно, и все чернила с нее смылись.

Бородулин подобрал с пола позеленевший бачок и ушел к себе на камбуз.

Но с тех пор стал он еще чаще высовываться из дверей на палубу и спрашивать у водолазов: «Что, не звонит? А мне что-то послышалось».

В свободные от работы часы водолазы ходили к Бородулину на камбуз, как в театр.

Кажется, ничего особенного он не делает, только капусту сечет. А всякому интересно посмотреть и послушать.

Берет он тугой капустный кочан и начинает выбивать ножами чечетку на капусте или песню о Садко. Нож так и летает по капусте. А если крошит он крупный репчатый лук, то высвистывает морскую песню: «Слезы горькие на холодный гранит проливала». Свистит и дует на лук, сдувает едкий запах на слушателей, те плачут, а глазам Бородулина ничего не делается.

Веселый характер у кока, — он даже кухонные вещи заставляет играть. Моет ложки, а ложки отбрякивают марш. Точит ножи — ножи, как соловьи, свистят, и вылетают из-под их широких лезвий не искры, а прямо — молнии.

И чем веселее Бородулин барабанит, поет и свистит, тем скорее и вкусней у него получается обед. Каждый день он новое блюдо готовит. Но не любит кок заранее об этом блюде говорить. «Скажешь раньше времени — испортишь».

Иной раз пристанет команда к Бородулину, — скажи да скажи, — а он отделывается скороговоркой:

— На первое

щи пустые,
щи густые,
щи с ромом,
щи с громом
щи так!

На второе

гуляш по коридору
и битки врастяжку.

На третье

водолаз в воде
и чай с сахаром.

Ничего нельзя узнать от Бородулина, пока обед на стол не подаст. Разве что по запаху угадаешь. Вот и вертится каждый раз команда у камбуза — слушает и нюхает.

Но в последнее время притих кок. Не отбивает чечетку и песен не поет. Даже тарелкой брякнуть боится, чтобы не пропустить звонок металлоискателя.

* * *

«Камбала» шла всё дальше и дальше в море, резала острым форштевнем волны, а длинный медный хвост тянулся за ней и обшаривал морское дно. Но звонок металлоискателя давно молчал.

За морем потухла последняя алая полоска Как оторвавшийся лоскут, понеслась куда-то чайка с жалобно-тонким писком. Над морем всплыла луна, облила молочно-сиреневым светом медную рынду под полубаком и неподвижную фигуру дежурного водолаза Пыльнова на корме.

Вахтенный дал дудку: «Команде спать».

Все спустились в кубрик. Тихо стало на палубе. Только дежурный Пыльнов сидит у рыжего ящичка.

Вдруг звонок: дзинь!

Пыльнов вздрогнул и вскочил на ноги. А из камбуза сейчас же высунулся Бородулин и озабоченно сказал:

— Смотри, звонит.

Оба прислушались. Но звонок только коротенько брякнул и опять молчит.

— Наверно, задел на дне за какую-нибудь железку или старую мину, — сказал Пыльнов и снова сел на бухту каната. Бородулин постоял минуту на пороге и пропал с полумраке камбуза.

Прошло часа два. Тихо. Вдруг опять звонок: дзинь! И опять Бородулин из камбуза:

— Слышишь, Пыльнов, звонит!

А звонок, как и в прошлый раз, только звякнул коротко и умолк. Должно быть, опять зацепил хвостом за какую-нибудь пустяковину.

Снова стало тихо. Только и слышно в тишине, как глухо тукают под палубой машины «Камбалы».

Пыльнов поднялся, прошел от нечего делать к рубке и, открыв ящики подводного освещения, включил ток, проверил водолазные лампы и провода. Вернулся и сел, позевывая, на прежнее место — у металлоискателя.

Вдруг снизу, из кубрика, вышел на палубу боцман Груздев. Был он в бушлате, в болотных сапогах, будто и не ложился.

— Что бродишь, Михаил Терентьевич? — окликнул его Пыльнов. — Я вот дождаться не могу, когда меня сменят, — спать охота. А ты бы мог спать, да не ложишься.

Боцман прислонился к борту и спросил:

— Что, не звонил?

— Да нет, так, зря брякает.

— Не найдем, пожалуй, — сказал боцман и вытащил из кармана свою трубку. — Ведь «Орел» где-то у наших берегов взорвался, а мы уж чуть ли не до самой Норвегии дошли!

— Ничего не поделаешь, Михаил Терентьевич, везде надо искать. Вот прошлым летом мы на «Разведчике» всю Волкову губу обшарили — искали английский лесовоз, а подняли его, знаешь где? У самого мыса Немецкого.

Боцман постоял у борта молча и вдруг сказал: