Подводные мастера

Поднялся я на баркас. Снял шлем, а костюм не снимаю: после взрыва надо мне опять под воду спускаться.

Отошел наш баркас от опасного места. И тут старшина Киндинов соединил электрические шнуры от моих зарядов со взрывательной машинкой.

— Товсь!

Все так и замерли на своих местах.

Киндинов крутнул ручку «адской машины». Под водой глухо рявкнуло.

А через полминуты над морем взлетел водяной столб и разбился в стеклянные орешки. Долго ходили круги по воде.

Потом баркас опять привели на старое место — над взорванным кораблем. Я снова спустился на дно, но уже без зарядов.

Над кораблем медленно расплывалась ржавая муть от взрыва.

Дойка лежала на боку. Заряды отстригли ее от креплений будто ножницами. Я осмотрел ее и сказал наверх:

— Донка оторвана, спускайте строп!

Спустили. Конец стропа улегся у самых моих ног. Затянул я им донку и кричу в телефон:

— Застроплена, поднимайте!

Сверху ответили:

— Есть, — и начали поднимать донку.

Ржавая муть еще не разошлась, мешает смотреть в стекла, а рваное железо путается под ногами. Шагнул я в сторону, чтобы меня донкой при подъеме не задело, и куда-то левой ногой провалился. Дергаю ногу, а нога не вылезает. Я нагнулся, разгреб железный мусор и увидел: попала моя нога в узенькую дорожку междудонного отсека. Только я это сообразил и начал ногу вытаскивать, как меня дернули и потащили кверху.

«Зачем тянут? Ведь я же не давал сигнала?»

Взглянул я наверх, а донка уже высоко надо мной поднялась, и сразу всё понял: зацепился мой сигнал за донку. «Как же это я про него забыл!»

А донка всё поднимается, всё тянет меня за сигнал. Тянусь я, как резиновый, а проклятая нога засела в дыре. Поднялся бы я на сигнале вслед за донкой, да своя же нога не дает.

Что тут делать!

Начал сигнал на мне затягиваться всё туже и туже. Удавкой меня стиснул. Кричу в телефон:

— Стоп поднимать донку! Стоп! Трави обратно!

Не отвечают сверху, — тянут. Не расслышали, что ли? Прохрипел я из последних сил:

— Стоп поднимать!

Прижимаю ухо к телефону. Молчат наверху.

А я уже и ноги своей не чувствую, — скрутила меня удавка и душит.

Одно у меня в голове: сейчас либо пополам перережут, либо ногу оторвут.

«Лучше бы уж ногу», — думаю. И вдруг над ухом явственно:

— Ты что спрашивал?

— Трави донку обратно! — кричу я в телефон и сам своего голоса не слышу.

Сразу ослабел на мне сигнал, перевел я дух. Гляжу: донку обратно спускают всё ниже и ниже. Протянул я руку, сорвал с нее сигнал и распустил петлю на поясе. Вот когда вздохнул я свободно. Отдышался и вытащил ногу из железной дыры. А нога будто не своя, даже мурашки по ней не бегают.

Говорю в телефон: «Выхожу, поднимайте!» Когда сняли с меня шлем на баркасе, я первым делом спросил у ребят:

— Почему не отвечали, когда кричал?

— Телефон у нас что-то разладился, — говорит Киндинов. — Минуты три чинили.

Три минуты! А мне показалось, что три часа меня веревкой резали…

— Как же это так? — спрашиваю. — Что вы за телефоном своим не смотрите? Меня из-за него чуть на две половины не перерезало.

А Киндинов отвечает:

— А ты чего за сигналом своим не смотришь? Знаешь, у нас, старых водолазов, поговорка есть: «На телефон надейся, а сигнал не забывай!»

«Садко»

Ни в Черном море, ни в Азовском, ни в Каспии не встречал я цветных медуз. Все были прозрачные, студенистые и молочные. Яркая, цветная медуза водится на Севере.

Когда мы плыли Белым морем на подъем затонувшего ледокола «Садко», увидел я с борта, как поднимается из синей глубины яркий комок. Так и переливается огненно-красным светом.

— Гляди, какие тут медузы занятные, — сказал мне товарищ.

Одна, другая, третья… Я смотрел на них и оторваться не мог. А потом привык. За Полярным кругом, где мы работали, таких медуз великое множество.

Да что медузы!

В первый раз, когда я спустился с баркаса на ледокол, показалось мне, что подо мной не дно морское, а настоящий сад.

Прозрачная вода в глубине моря увеличивает всё, что кругом видишь, — листья у растений огромные и качаются будто перед самым твоим иллюминатором.

Ухватился я рукой за никелированный поручень капитанского мостика, стравил золотником воздух и опустился на палубу.

Со времен первой мировой войны лежит здесь «Садко».

Пятнадцать лет никто не тревожил старый ледокол, пока мы, советские водолазы, не получили распоряжение начать судоподъем.

Каждый день спускаемся для подготовки водолазных работ. Сегодня моя очередь. Шагаю я по палубе ледокола. Легко шагать, так и понесся бы вперед, если бы не шланг и сигнал. Того и гляди зацепятся они за что-нибудь, а ты потом возвращайся и распутывай.

Перелетаю через огромное зияющее отверстие трюма одним прыжком, — воздуха вдоволь дает моторный компрессор с баркаса, умей только распоряжаться им для дыхания, для ходьбы, для работы.