«Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали

— Вы знаете, Хельмут, можно я вас так буду называть (Ройтер кивнул), я прочитал вашу рукопись, и, признаюсь, она на меня произвела большое впечатление. Я захотел немедленно познакомиться с автором.

«Ну, что ж, я старался», — подумал про себя Ройтер. В слух он не сказал ничего, только лишь всем своим видом продемонстрировал, что он внимательно слушает.

— Вы, как мне представляется, являете собой эдакий образ античного героя, способного одновременно мастерски владеть и пером и мечом. Говорят, перо сильнее меча. Возможно. Но какой может быть у пера авторитет, если меч не стоит за ним.

— Герр рейхсминистр, боюсь, вы мне льстите. «Про античного героя — это он хорошо, мне понравилось».

— Нисколько, — отрезал Геббельс. — Поверьте, я кое-что смыслю в этом деле. Это смело. Это ярко. И, знаете что, читая вашу книгу, я вдруг увидел в ней черты литературы нового тысячелетия. Да, да… Я захотел лично взглянуть на человека, сознание которого не замутнено всей той шелухой, которая происходила последние две тысячи лет. Так бы мог написать современник Овидия, пожалуй. Но не нынешний европеец. Вы не находите, что современные художники, я говорю о художниках в широком смысле слова, очень трусливы. Максимум, кому они бросают вызов — это окружающее их общество, а истинный художник бросает вызов Творцу. Подумать только, какие-то жалкие 60 лет нас отделяют от нового тысячелетия. Вы его еще увидите, каким оно будет…

Он на секунду умолк, посмотрел куда-то как бы сквозь Ройтера. Но очень быстро вернулся в заданный им ритм беседы.

— И вы умеете показать настоящую страсть… Это очень важно. Тот, кто не пережил настоящего чувства, на это не способен.

Да. Рейхсминистр, говорят, сам большой ценитель женской красоты. Ройтер что-то такое слышал… Слухи ходили. А про фюреров всегда такие слухи ходят… Наверное, еще с древнейших времен отложилось в дальних уголках мозга человеческого… Раз лидер — то обязательно всем интересно, с кем он спит… Ну да главное, чтобы не с английской шпионкой. Ну да, и министры тоже люди. А вот, скажи-ка мне, современник Овидия, ты что, не предпримешь разве попытку оказаться в Потсдаме? Ты же этого хотел, когда оказался здесь. Все-таки рейхсминистр — это практически ее руководитель. И он меня принимает. Он меня ценит. Разве это не повод еще раз задуматься? А как же Вероника? Ведь ты взял за нее ответственность. Ее муж застрелился практически из-за тебя… Нет. Неправда. Стреляются сами по себе. Я ему пистолет не подавал. Идиот. Лучше бы дуэль была. По крайней мере можно сослаться на традицию… А убил бы ты его? Ну командовал бы взводом где-нибудь под Тулой…

Рейхсминистр задал несколько вопросов по тексту, и каждый раз его радовали ответы Ройтера, хотя он, казалось, отвечал совсем невпопад.

— Эта книга опережает время. Знаете, сильно опережает. А потому напечатать ее сейчас было бы преступлением против нации. — Этот неожиданный пассаж был похож на удар кувалдой. Я совершил преступление против нации???

Геббельс предвидел растерянность собеседника, а потому снизошел до объяснений.

— Сегодня опубликовать вашу книгу будет слишком рано. Слишком в ней много оптимизма и восхищения мирными человеческими страстями. Слишком много… любви! — нашел он наконец определение. — Сегодня, когда нация ведет такую ужасную войну, когда миллионы гибнут на полях сражений, и миллионы еще погибнут, прежде чем достигнут победы, мы все должны слиться в едином порыве ненависти. Понимаете, о чем я? Эта борьба, возможно, приведет нас всех к трагическому концу, мы погибнем или победим… И этому следует учить, а вы, ваша книга учит любить…

Ройтер не нашел что сказать. Но в этом были ведь и свои плюсы. По крайней мере он выполнил обещание. Его просили написать книгу — он написал. И его принял Геббельс.

— На следующий день после того, как война закончится победой, я лично подпишу ее в набор. А пока — будем бороться, бороться, отбросив все мирские соблазны, как это делает фюрер, как это делают вслед за ним его соратники…

Рейхсминистр задумался… в кабинете повисло неловкое молчание…

— Да… — сказал на вдохе он. — Не готовы мы пока любить… Рано еще…

Ройтер чувствовал себя полным идиотом. Что должна была значить последняя фраза, которую сказал этот человек? Кто «мы»? «Мы» — «немцы»? «Мы» — «человечество»? Или просто «мы» — мы двое, обремененные один государственными делами, а другой воинским долгом и приказом? Расставались они, можно даже сказать, по-дружески, проговорив более двух часов. Геббельс пытался вывести его на рассказ о морской войне, спрашивал, нет ли каких-то личных просьб у героя… А какие у него могли быть личные просьбы? Вправить мозги Анне? — Спасибо, сам как-нибудь… Пробить повышение Карлевитцу? — Наверное, все-таки не сюда. Геббельс был известным антисемитом, так что тут еще можно было и самому нарваться. А вот попытаться через связи «нового друга» добиться аудиенции у Редера… — это мысль! И очень благородно. Все только для интересов службы.

Глава 23 УНТЕРХОРСТ ПРОТИВ ЭСМИНЦА