Подземелья Ватикана

"Lawless,*1 -- помните? Мы где-то с вами читали: "Two hawks in the air, two fishes swimming in the sea not more lawless than we..."*2 Какая чудесная вещь -- литература! Лафкадио, друг мой, научитесь закону тончайших.

___________

*1 Беззаконный.

*2 Два ястреба в воздухе, две рыбы, плавающие в море, не были более беззаконны, чем мы.

___________

-- Вы бы, может быть, продолжали?

-- К чему торопиться? Время у нас есть. Я еду до самого Рима. Лафкадио, друг мой, бывает, что преступление ускользает от жандармов; я вам объясню, почему мы хитрее, чем они: потому что мы рискует жизнью. То, что не удается полиции, нам иной раз удается. Что ж, вы сами этого хотели, Лафкадио; дело сделано, и вам не уйти. Я бы предпочел, чтобы вы меня послушались, потому что, знаете ли, я был бы искренно огорчен, если бы мне пришлось выдать полиции такого старого друга, как вы; но что поделаешь? Отныне вы зависите или от нее, или от нас.

-- Выдать меня, это значит выдать и себя...

-- Я думал, мы говорим серьезно. Поймите же, Лафкадио: полиция сажает в кутузку строптивых; а с тончайшими итальянская полиция охотно ладит. "Ладит", да, мне кажется, это подходящее слово. Я сам немножко вроде полиции, дорогой мой. Я смотрю. Слежу за порядком. Сам я не действую: у меня действуют другие.

"Ну, полно же, перестаньте ломаться, Кадио! В моем законе нет ничего страшного. Вы все это себе преувеличиваете; такой наивный и такой горячий! Или, по-вашему, вы не из послушания, не потому, что я этого хотел, взяли с тарелки, за обедом, запонку мадмуазель Венитекуа? Ах, неосмотрительный жест! Идиллический жест! Бедный мой Лафкадио! И злились же вы на себя за этот маленький жест, скажите? Погано то, что не я один его видел. Э, не удивляйтесь; лакей, вдова и девочка, -- все это одна компания. Милейшие люди. Дело за вами, чтобы с ними подружиться. Лафкадио, друг мой, будьте рассудительны; вы подчиняетесь?

Быть может от чрезмерного смущения, но Лафкадио решил ничего не говорить. Он сидел вытянувшись, сжав губы, устремив глаза прямо перед собой. Протос продолжал, пожав плечами:

-- Странная фигура! А ведь такая гибкая!.. Но вы, быть может, уже согласились бы,если бы я вам сразу сказал, чего мы от вас ждем. Лафкадио, друг мой, положите конец моим сомнениям: чтобы вы, которого я помню таким бедным, не подняли шести тысячных билетов, брошенных судьбою к вашим ногам, разве это, по-вашему, естественно?... Мсье де Баральуль, отец, как мне говорила мадмуазель Венитекуа, умер на следующий день после того, как граф Жюлиюс, его достойный сын, явился к вам с визитом; и в этот же день вечером вы мадмуазель Венитекуа выставили. Затем ваши отношения с графом Жюлиюсом приняли, ей богу, весьма интимный характер; не объясните ли вы мне почему?.. Лафкадио, друг мой, в былые времена у вас было множество дядей; по-видимому, с тех пор в вашей родословной прибавились кое-какие графики!.. Нет, не сердитесь, я шучу. Но что же, по-вашему, остается предположить?.. если только, конечно, вы не обязаны вашим теперешним благосостоянием непосредственно мсье Жюлиюсу; что, при вашей обольстительной внешности, разрешите мне вам это сказать, казалось бы мне куда более скандальным. Так или иначе, и что бы мы там ни предполагали, Лафкадио, друг мой, дело ясно, и ваш долг предуказан: вы шантажируете Жюлиюса. Да вы не фыркайте, бросьте! шантаж -- установление благое, необходимое для поддержания нравов. Что это вы? Вы меня покидаете?

Лафкадио встал.

-- Да пустите же меня, наконец! -- воскликнул он, шагая через тело Протоса; лежа поперек купе, на двух диванах, тот и рукой не шевельнул. Лафкадио, удивленный тем, что его отпускают, открыл дверь в коридор и, отойдя:

-- Я не убегаю, не бойтесь. Вы можете не терять меня из виду, все, что угодно, но слушать вас дольше я не согласен... Вы меня извините, если вашему обществу я предпочитаю полицию. Можете дать ей знать; я ее жду. VI

В этот самый день вечерний поезд привез из Милана Антимов; так как они путешествовали в третьем классе, то только по приезде увидели графиню де Баральуль и ее старшую дочь, прибывших с тем же поездом, в спальном вагоне.

За сколько часов до печальной телеграммы графиня получила от мужа письмо, в котором граф красноречиво говорил о живейшем удовольствии, доставленном ему неожиданной встречей с Лафкадио; разумеется, здесь не было ни слова о том полуродстве, которое придавало, в глазах Жюлиюса, такую коварную привлекательность этому молодому человеку (выполняя отцовскую волю, Жюлиюс не имел по этому поводу открытого объяснения ни с женой, ни с самим Лафкадио), но кое-какие намеки, кое-какие недомолвки достаточно говорили графине; я даже уверен, не забавляло ли Жюлиюса, у которого было довольно-таки мало развлечений в его буржуазном житье-бытье, ходить вокруг скандала и обжигать о него кончики пальцев. Точно так же я не уверен, не оказало ли присутствие в Риме Лафкадио, надежда его увидеть, известного влияния, даже существенного влияния, на принятое Женевьевой решение отправиться туда вместе с матерью.