Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

– Чтобы ты не поняла.

– Если это ничего не означает, мне все равно, пойму я или нет.

– Но если бы это что-нибудь значило, ты бы все равно не поняла.

– Разговаривают для того, чтобы понять друг друга.

– Хочешь, будем придумывать слова, которые понятны только нам двоим?

– Научись сначала правильно говорить по-французски.

– Моя мама говорит по-французски, по-английски, по-романски, по-русски, по-турецки, по-польски, по-италосконски, по-испански, по-попугайски и по-скиситуски.

Все это было сказано скороговоркой в лирическом порыве.

Броня рассмеялась:

– Борис, почему ты все время говоришь неправду?

– Почему ты никогда не веришь тому, что я говорю?

– Я верю тому, что ты говоришь, когда это правда.

– Почем ты знаешь, что это правда? Ведь я же поверил тебе позавчера, когда ты мне рассказала об ангелах. Скажи, Броня, как ты думаешь: если я горячо помолюсь, то увижу их?

– Ты, может быть, увидишь их, если отучишься от привычки лгать и если Бог захочет их тебе показать; но Бог их тебе не покажет, если ты ограничишься одной молитвой. Есть много прекрасных вещей, которые мы видели бы, если бы не были так злы.

– Броня, ты не злая, поэтому ты можешь видеть ангелов. А я всегда буду злым.

– Почему же ты не стараешься не быть злым? Хочешь, мы пойдем вместе до… – здесь следовало название места, которого я не знал, – и там помолимся Богу и Пресвятой Деве, чтобы они помогли тебе перестать быть злым?

– Да. Нет, послушай: мы возьмем палку, ты будешь держать ее за один конец, а я за другой. Я закрою глаза и обещаю тебе не открывать их, пока мы не придем туда.

Они немного удалились от меня; когда они спускались по ступенькам террасы, до меня донеслись слова Бориса:

– Да, нет, не за этот конец. Подожди, я его вытру.

– Зачем?

– Я дотронулся до него.

Госпожа Софроницкая подошла ко мне, когда я оканчивал в одиночестве свой завтрак и обдумывал способ завязать с ней разговор. Я с удивлением увидел, что она держала мою последнюю книгу; она спросила меня, улыбаясь самым приветливым образом, действительно ли она имеет удовольствие говорить с ее автором. Затем сейчас же пустилась в долгое рассуждение о моей книге; ее оценка, похвалы и критические замечания показались мне более тонкими, чем те, что мне обыкновенно доводится слышать, хотя ее точка зрения была менее всего литературною. Она сказала, что почти исключительно интересуется психологическими вопросами и тем, что может пролить новый свет на человеческую душу. Но как редко встречаются, прибавила она, поэты, драматурги или романисты, умеющие не довольствоваться готовой психологией (единственной, заметил я ей, которая может удовлетворить читателя).

Маленький Борис был поручен ей на каникулы матерью. Я воздержался от сообщения ей причин, которые заставляли меня интересоваться им.

– Он очень трудный ребенок, – сказала госпожа Софроницкая. – Общество матери оказывает на него дурное влияние. Она выражала желание ехать в Саас-Фе вместе с нами, но я согласилась заняться мальчиком только при условии, если она оставит его всецело на моем попечении; в противном случае я отказывалась брать ответственность за успех моего лечения. Представьте себе, сударь, – продолжала госпожа Софроницкая, – она держит мальчика в состоянии непрерывной экзальтации, что способствует проявлению у него крайне опасных нервных расстройств. После смерти отца ребенка этой женщине приходится зарабатывать себе на кусок хлеба. Она была пианисткой и, должна сказать, отличной исполнительницей, но ее слишком изысканная игра не могла нравиться широкой публике. Тогда она решила петь в концертах, в казино, пойти на подмостки. Она водила с собой Бориса в артистические уборные; мне кажется, что искусственная атмосфера театра сильно содействовала нарушению душевного равновесия ребенка. Мать очень его любит, но, по правде говоря, было бы желательно, чтобы он не жил вместе с ней.

– Что же, собственно, у него за болезнь? – спросил я.

Она рассмеялась:

– Вы хотите знать название болезни? Многое ли для вас прояснится, если я скажу ее красивое ученое название!

– Расскажите мне просто, чем он страдает.

– Он страдает множеством неврозов, тиков, маний, которые заставляют говорить о нем: нервный ребенок, и некоторые обыкновенно лечат покоем на свежем воздухе и гигиеной. Крепкий организм, конечно, не дал бы проявиться этим расстройствам. Хилость благоприятствует им, но не является их непосредственной причиной. Мне кажется, что всегда можно найти их источник в первоначальном нервном потрясении существа, обусловленном каким-нибудь событием, которое важно обнаружить. Как только больной осознал эту причину, он наполовину вылечен. Но эта причина чаще всего ускользает из его памяти; можно сказать, что она прячется в тени болезни; в этом-то убежище я и ищу ее, чтобы вывести на свет, я хочу сказать – в поле зрения. Мне кажется, что ясный взгляд очищает сознание, как луч света оздоровляет зараженную воду.

Я рассказал Софроницкой подслушанный мной накануне разговор, который заставляет меня предположить, что Борис еще далек от выздоровления.