Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

Радость наполнила сердце Амедея звонким трубным звуком, но к ней примешалось некоторое смятение: четверг, день аудиенции, был именно сегодняшний день. Он не решался сдавать белье в стирку, а оно у него кончалось: во всяком случае, он боялся, что его не хватит. Сегодня с утра он надел вчерашний воротничок, но как только узнал, что может встретиться с Жюльюсом, как воротничок ему стал сразу казаться недостаточно свежим. Это омрачало радость грядущей встречи. Нечего было и думать еще раз зайти на виа деи Векьерелли, если он хотел встретить свояка при выходе с аудиенции (это его смущало не так, как визит в «Гранд-Отель»). Он не забыл по крайней мере подвернуть манжеты, а воротничок скрыл под шарфом – от этого еще была и та польза, что не так видно прыщ на подбородке.

Но что ему в этих безделицах? Главное, что Лилиссуар от письма жены почувствовал несказанную бодрость, и ожидание встречи с кем-то из своих, из прошлой жизни, вдруг поставило на место кошмары, взлелеянные воображением странника. Аббат Каве, Карола, кардинал – это все витало перед ним как во сне, вдруг прерванном пением петуха. Ну зачем он уехал из По? Какой был смысл в этой нелепой сказке, разрушившей его блаженство? Черт побери! В Риме есть папа; через несколько минут Жюльюс сможет заявить: я его видел! Папа есть, и этого достаточно. Да попустит ли Бог эту чудовищную подмену, в которую он, Лилиссуар, ни за что бы сам не поверил, если бы не горделивое нелепое желание сыграть какую-то роль в этом деле?

Амедей торопливо трусил по улице; он еле удерживался, чтобы не побежать. Наконец он вновь осмелел, а кругом него все опять обретало надежный вес, меру, подобающие пропорции и правдоподобное существование. Соломенную шляпу он держал в руке; подойдя к собору, он исполнился такого высокого упоения, что принялся ходить вокруг правого фонтана, останавливался, орошая лицо брызгами его струй, относимыми ветром, и улыбался радуге.

Вдруг он остановился. Кто это там сидел, совсем рядом, на цоколе четвертой колонны – уж не Жюльюс ли? Амедей с трудом его узнавал: одет граф был, правда, вполне прилично, но держал себя очень вольно: черную соломенную шляпу повесил на крючковатую рукоять трости, а трость воткнул рядом с собой между булыжниками; совсем забыв о достоинстве места, он сидел нога на ногу, словно пророк из Сикстинской капеллы, на коленке держал тетрадь, а в поднятой руке карандаш; иногда он вдруг опускал карандаш на страницу и начинал писать, повинуясь лишь вдохновению столь настоятельному, что, пройдись Амедей перед ним колесом, он и то бы его не заметил. Не переставая писать, Жюльюс говорил что-то: шум фонтана, правда, заглушал звук его слов, но ясно было видно, как шевелятся губы.

Амедей подошел, тихонько став позади колонны, и тронул его за плечо; в этот миг Жюльюс декламировал:

– Но если так, то что нам за дело!

Он записал эти слова в самом низу страницы, закрыл тетрадь, убрал карандаш в карман, резко поднялся и оказался нос к носу с Амедеем.

– Батюшки светы! Как вы здесь?

Амедей, трепеща от волнения, мычал и не мог ничего сказать, только судорожно сжимал обеими руками ладонь Жюльюса. Тот пристально глядел на него:

– Бедняжка мой, какой же у вас вид!

Провидение сильно обделило Жюльюса: было у него два свояка – один стал весь елейный, другой дышал на ладан. Он не виделся с Амедеем года два с половиной – и встретил его постаревшим лет на дюжину; щеки его ввалились, кадык заострился; в малиновом шарфе он казался еще бледнее; голова его дрожала; он вращал разноцветными глазами, думая, что похож на оратора, но походил он на клоуна; из вчерашней поездки он вывез загадочную хрипоту, и слова приходили к нему словно откуда-то издалека. Весь захвачен мыслию одной, он спросил:

– Так вы его видели?

Жюльюс был захвачен своими.

– Кого? – спросил он.

Это «кого?» прозвучало для Амедея как похоронный звон, как страшное богохульство. Он осторожно задал наводящий вопрос:

– Я полагал, вы были сейчас в Ватикане?

– Да, правда… я и забыл, простите. Если бы вы знали, что со мной происходит!

Его глаза блестели – он словно рвался вон из кожи.

– О, пожалуйста, прошу вас, – взмолился Лилиссуар, – об этом потом; расскажите сперва о том, что там было. Мне не терпится знать…

– Это вам так интересно?

– Вы скоро поймете, до чего интересно. Говорите, говорите, я вас очень прошу!