Подземная Канцелярия

Я бросил Хесуса, как только тот стал самостоятельным вампиром, никогда не опекал его, как остальных своих учеников. Десятилетия спустя я раскаивался в содеянном, но было уже поздно.

Обретенная жажда живой крови способна сильно повлиять на образ мыслей человека. Но иногда никак не влияет. Хесус остался тем же монахом, каким был, по крайней мере в мыслях. Только теперь он знал о существовании исчадий ада не понаслышке и, поскольку сам стал одним из них, лучше всех был приспособлен к борьбе.

Я уже говорил, что внутри нашего племени бывают некоторые разногласия, уладить которые помогает только смерть одной из заинтересованных сторон, но в лице Хесуса мы обрели охотника на вампиров, обладающего нашими же качествами, за спиной которого вдобавок стояла вся мощь католической церкви. Он свято верил, что всех вампиров, кроме него, следует уничтожить, а свое зачисление в ряды нежити считал не иначе как чудом, ниспосланным свыше и обязавшим его очистить землю от скверны. В общем, типичные маниакальные убийственные наклонности, отягощенные манией величия.

Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.

Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.

Ему посчастливилось выжить.

Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.

– Какая ирония судьбы, – сказал я. – Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.

– Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, – ответил он. – Где твоя железяка?

– Недалеко.

– Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.

– Я бы тоже хотел, – сказал я. – Твои марионетки тебе не сильно помогли.

– Увы, – признал он. – Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?

– Века практики, – пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. – Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.

– Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, – сообщил он.

– Это как ваш бог положит. – Я опустился на одно колено и извлек из-под скамейки меч. – Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?

– Ты пьешь кровь праведников.

– А ты – грешников? – спросил я. – Кто указывает тебе, которые из них где?

– Если ты знаешь каких-то богов, то молись им. – Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. – Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: – Сатаной.

– С нашим общим отцом, – поправил я, вращая мечом на предмет размять запястья и привыкнуть к балансу. Я не дрался на мечах уже лет сто.

Вместо ответа он вынул из-под плаща короткий эспадрон и кинулся на меня.

Я обучался фехтованию с детства, он же начал постигать уроки сей суровой школы чуть позже, но эти несколько десятилетий разницы не играли особой роли на фоне многих веков жизни. Думаю, у него было больше практики. В схватках с себе и мне подобными, я имею в виду.

В последнее время я вел весьма расслабляющий образ жизни, а он всегда держал себя в форме. И поскольку мои, так сказать, паранормальные способности никак не проявляют себя днем, можно было сказать, что силы наши равны.

Мы сошлись, и мечи столкнулись, выбивая первые искры. Мой меч был длиннее, следовательно, монаху требовалось чуть меньше времени для замаха. Я был ранен в ногу, а он – в руку, следовательно, на его стороне была подвижность, на моей – сила. Я не испытывал к нему особой неприязни, скорее горечь, сожаление по отношению к человеку, которым он когда-то был и которого я убил, и, конечно, некоторую злобу за события последних дней. Он же ненавидел меня всеми фибрами своей проклятой души. На его стороне была вера, я же уже давно ни во что не верю. По всему выходило, что он должен был победить.

По всем канонам классического готического романа, где Добро побеждает Зло, замок людоеда рушится на глазах, на его руинах тут же вырастают цветы, издалека слышится детский смех, а с небес спускается радуга, он должен был победить.

Так что в свое оправдание я могу сказать только одно: я не хотел умирать.

Мы махали своими железяками где-то с полчаса, бой шел с переменным успехом. Я поцарапал ему бок, он пропорол бывший на мне чужой плащ. Одна только радость, что Эдик вряд ли предъявит за него какие-то претензии. Тем более что в списке причиненных мною Эдику неприятностей плащ не входил даже в десятку лидеров.