Подземная непогода (Рисунки Е. Адамова)

— Это сопротивление вредное, — сказал он сердито. — Я эту публику знаю, сражался с ними еще из-за моей теории. Профессор Климов — шкаф со старой энциклопедией. Он знает все, что было написано о вулканах за последние двести лет. У него богатейшая память, но кроме памяти, нет ничего. Как справочник незаменим, но он глубоко уверен, что великие ученые сказали уже все. Каждую новую мысль он будет опровергать, потому что она не сходится с такой-то и такой статьей такой-то знаменитости. Глушенко — в своем роде. По его мнению, изобретателей надо воспитывать, школить и закалять. «Правильное все равно пробьется», — говорит он и мешает пробиться всем подряд. Так и высказывается откровенно: «Кто меня обойдет, тот человек стоящий». Лесницкий — изобретатель и к тому же неудачник. Он уже много лет предлагает строить подземную электростанцию под Москвой, использовать глубинное тепло. Техника еще не может строить такие шахты, но Лесницкий фанатик и не понимает возражений. Для него мы соперники, мы отодвигаем его проект. Сыряев самый неприятный. У этого нет своего мнения, он верит Климову на слово и повторяет каждое слово, усиливая его. Климов доказывает, а этот бьет обухом. Верующий дурак в десять раз хуже умного врага. С умным можно поспорить и если не переубедить, то хотя бы договориться. Сыряев безнадежен: он верит, что нас надо уничтожить… и уничтожает. Тартакова я не знаю… Дмитрий Васильевич пишет, что это просто карьерист. А карьеристы всегда держатся за старое, потому что старые дубы могучи на вид, кряжисты и получают много света, а новое только народилось, оно тоненькое, слабое, возле него и поживиться нечем.

— А ты злой, — заметил Яковлев. — Впрочем, надо быть злым, когда воюешь за новое.

На взлетной дорожке уже стоял ТУ-204, огромная белая рыба, шилоносая, с окошечками на боках, готовая прыгнуть в небо. Где-то в тучах зудели вертолеты, рассеивающие облака над аэродромом. Они расползались, как вата, вот и голубизна проглянула, брызнуло солнце, и дымчатый пасмурный мир заиграл красками: трава стала ослепительно зеленой, сопки бурыми, синими и густо-лиловыми, снега — голубыми в тени.

— Хорошо, — сказал Яковлев.

— Хорошо, — подтвердил Грибов. — Я вернусь сюда обязательно.

— А как моя землячка? Так и простились?

Грибов развел руками:

— Не моя вина… Насильно мил не будешь. Не по сердцу пришелся. — Он тяжело вздохнул.

Яковлев посмотрел на него внимательно.

— Удивляюсь! — сказал он. — Половинчатый ты человек. Редакторы тебя не признали, профессора отказали — ты засучив рукава лезешь в бой, не считаясь с авторитетами, не взирая на лица. Тут у тебя и смелость, и дерзость, и упорство, и ум. А от девушки отступаешься сразу: «Насильно мил не будешь». Где же твой боевой характер, где же твоя воля?

— А что делать? Уезжаю! Больше не увидимся…

— Как будто почты нет. Завтра приедешь в Москву, напиши письмо, пошли радиограмму, фототелеграмму…

— Вы думаете, стоит послать?

— Конечно! Есть такие широкие бланки, можно целую поэму написать убористым почерком.

Трап уже подкатил к самолету, пристроился к дверце. Дежурная собрала пассажиров, решительным шагом двинулась через поле. Пассажиры с сумками, портфелями, букетами и детьми потянулись за ней нестройными рядами, как школьники за экскурсоводом. Поспешно простившись, Грибов побежал вдогонку, размахивая своей кожаной папкой. Догнал, затерялся среди комбинезонов, плащей, ватных курток, шинелей. Яковлев в последний раз отыскал глазами черное пальто и крикнул:

— Думай о людях!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 1 1

Ковалев приземлился окончательно. Жалобы и увертки не помогли. Он еще пытался сопротивляться, еще надеялся, поехал в Москву, дошел до высшего начальства, но пришел день, когда главный врач сказал:

— Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит на двадцать процентов. Нельзя вам летать!

— Нет, я вижу хорошо! Я волновался на комиссии… — пробовал возразить Ковалев.

Но врач улыбнулся в ответ:

— Это и плохо, что видите хуже, когда волнуетесь. Лечиться надо всерьез. Да вы не горюйте, вы свое сделали. Можете выйти на пенсию и отдыхать.

— Рано мне отдыхать! Я моложе вас лет на десять. Вы же не отдыхаете…

Врач развел руками:

— Каждому свое. Есть специальности, связанные с возрастом. Возьмите, например, спорт. Для бокса, борьбы, спринтерского бега лучший возраст двадцать пять лет. После тридцати чемпионы сдают красные майки, сходят на третье, пятое место, потом во второй десяток. Люди находят выход: работают тренерами, растят учеников, своих спортивных наследников. Не обязательно летать самому. Поищите место в школе или на аэродроме…

— На аэродроме? Никогда!