Подземные дворцы Кощея

— Показания Назимбая — какие факты, по-вашему? Те самые, которые вы ищете?

— Во всем разберемся, Надырматов. Не кажется ли тебе, что мы отвлеклись? Вернемся к делу.

— А мы уже вернулись. Назимбай все врет в своих показаниях. Это значит, кто-то из его родственников замешан в смерти Адолят. Она не могла сама… не могла, Таджи Садыкович! Дайте мне пару дней, и я…

Товарищ Муминов вдруг начал рассказывать о похоронах Адолят. Хоронили ее согласно обычаю в день смерти, и только мужчины, близкие родственники.

— Они поклялись отомстить тебе, Надырматов…

— Поэтому меня бережете? — Я не сдержался, фыркнул. — А допрос — это чтоб я не скучал? Ну ладно, Таджи Садыкович. Большое спасибо вам за заботу. А теперь отпустите меня. Честное слово, вернусь.

— Хватит дурных разговоров! Отвечай: когда ты виделся в последний раз с гражданкой Курбановой?

— Вы сами убедились, Таджи Садыкович; хазу перенесли. А что было до этого?

— Что?!

— Я сидел в камере, вот что. Сидел, думал и додумался: хаза в мазаре.

— Благодарность тебе выписать? Так?

— А что было до того? Смерть Адолят. А что было до смерти? Поиски подстреленного бандита, который приходил к Коротышке. Мы не потеряли ни секунды, прочесали махаллю вдоль и поперек. Бандит не мог уйти. Он же подстреленный. Тем более что в поисках помогало население. А какое население? Родственники Салима. Если бы они наткнулись на умирающего помощника Коротышки, то как бы поступили? Сдали бы его нам? Нет, конечно. Они начали бы его раскалывать: где хаза? Ведь Салим тоже знает, что хазу перенес сообщник Коротышки, что Коротышка ради этого и сдался.

— Хочешь сказать… из мазара все унесли… эти?

— Да! Благородное семейство. Продолжать? Так вот. Они уверены, что мне помогает шайтан, поэтому я обязательно найду хазу. Если, конечно, буду искать. Вы поняли, Таджи Садыкович? Если буду искать. Умерла Адолят, началось дознание, и я уже не ищу. Умерла в нужный им момент… Поэтому вы должны меня отпустить.

— Это все догадки, не факты. Мы их проверим. Ты мне лучше скажи честно, за что не любишь Курбановых? Ведь бедняки же, в заплатах и дырах.

— Думаете, они бедные оттого, что их баи грабили? Нечего у них было грабить, не дожили до такой жизни из-за большой лени. Всегда хотели на чьем-нибудь горбу ехать. Не народ это, не трудящиеся бедняки. В учебниках гимназии я читал про них, в Древней Греции их называли охлократией.

— А кто эти учебники написал, ты знаешь? А чего же говоришь, если не знаешь? Может, классовый враг написал? Может, хотел по-ученому унизить трудящихся? Так что дурной твой разговор.

И верно, товарищ Муминов попал в точку. Ведь сколько хороших слов про царя-батюшку и господа бога я вычитал в тех учебниках! Больше, чем про все другое. Но насчет Курбановых я был уверен: не те они бедняки, не наши. К нам тянутся? Хотят примазаться к власти и силе, чтобы потом хапать, чтобы сесть на трудящийся горб республики. Хотят использовать свои заплаты и дыры, раз такая возможность подвернулась. К старорежимной власти они, конечно, тоже хотели примазаться, да как раз заплаты и дыры мешали.

— Не трудящиеся они бедняки, Таджи Садыкович. Это я точно знаю, ведь в соседях живем. Вот поэтому и не люблю, как вы сказали. И вот пока вы будете проверять факты про Курбановых, хазу опять куда-нибудь перенесут. Нужно заставить их действовать. Как заставить? Очень просто. Вы должны меня отпустить. Они сразу всполошатся и попытаются перенести хазу из города.

— Ты думаешь, она еще в городе?

— Уверен.

— Ты под дознанием… В общем, дурной разговор. Мы должны как можно скорей закончить дознание.

Санько вел меня в камеру, как страшного преступника, с наганом на изготовку. Мне было обидно.

— Живот что-то схватило, — сказал я. — Наверное, неправильно допрашивали. Мне бы в сортир, товарищ дежурный.

— Нельзя.

— Это почему?!

— Там сейчас Коротышка. Боец Емельянов повел.

— Боец Емельянов… Ванек? Да ты соображаешь? Ванек — слабый, после тифа, да еще совсем молодой! А Коротышка… Скорей туда!

— Но, но! Ты брось!

Я оттолкнул наган вместе с Санько и побежал в темень. В дальнем углу двора за конюшнями и была уборная. Санько закричал:

— Стой! Стреляю!

Но я несся на крыльях страха. Я был уверен, что Емельянов уже убит, а Коротышка исчез.

Возле уборной, сколоченной на российский манер из сосновых плах, стоял Емельянов, цел и невредим, — щуплый малец в простреленной буденовке, которой он несказанно гордился. В одной руке — винтовка с примкнутым штыком, в другой — керосиновый фонарь.

— Ванек! — обрадовался я. — Все в порядке! Хорошо? Да? Он там сидит?

— Ты там, Миргафур? — спросил солидным голосом Емельянов.

— Кто там? — откликнулся недовольный бас.

— Порядок! — я засмеялся и побежал дальше.

— Ты куда? — удивился Емельянов.

Громко топал в темноте Санько. Послышался встревоженный голос товарища Муминова:

— Что случилось?

А я уже перелезал через дувал.

— Не беспокойтесь! — крикнул я с верхушки дувала. — Скоро вернусь, Таджи Садыкович! Честное комсомольское слово!

— Прекрати, Надырматов! — вне себя от ярости закричал товарищ Муминов. — Вернись сейчас же! Приказываю!