Подземные ручьи (сборник)

Октябрьское утро было серо и холодно, но тихо; сквозь тучи без солнца предчувствовалась зимняя, зеленоватая лазурь и близкий снег. Мальчик не плакал, только смотрел на деревенский потолок с балками, где сушились полынь и мята, калуфер и другие хозяйственные травы.

Отец Вергилия сажал на дворе заранее приготовленный отросток тополя по случаю рождения сына. Едва заровняли немного застывшую от холода землю, как деревцо вздрогнуло и потянулось толчками: раз, раз, раз. Потом остановилось, шевеля листочками. Отец Вергилия смотрел, опершись на заступ; из дверей смотрели две закутанные работницы, высоко кричали журавли, а над самым кустиком небо расступилось голубой плешью, словно прорубь.

Глава 2

Мальчик тихо рос в кругу женщин, среди хозяйственных сельских интересов, под сенью родных тополей и яблонь. Его жизнь мало отличалась от существования овец, пчел, травы, овощей, распределенная благостно по четырем временам года. Каждый месяц приносил свои заботы, радости, труды и праздники. Утро, вечер, ночь и день ознаменованы бывали определенными, словно повторяющимися действиями. Он рано научился наблюдать естественные приметы, предугадывать бурю, ведро, дожди и засуху по природным явлениям. Он хорошо знал нравы пчел и вкусы телок, капризы плодовых деревьев и болезни домашних птиц. Он мог бы рассказать историю каждого куста, холма, пригорка, лужицы, и если бы постарался, мог бы служить переводчиком для воркующих горлиц и крикливых павлинов. Зима от лета отличалась только различием хозяйственных работ и более теплой одеждой. Маленькому Вергилию сшили высокую шапку из заячьего меха, в которой он важно разгуливал по замерзшей земле, между тем как в голубоватых глазах его осталась навсегда спокойная, несколько печальная, зеленоватая лазурь Мантуанских небес. Собрали яблоки, отелилась Пеструшка, волки разорвали собаку, овца забрела в болотное окно, снег выпал на три недели раньше, чем в прошлом году, — вот и все события семейной жизни. Впрочем, зима, когда Вергилию шел восьмой год, ознаменовалась событием не только хозяйственным, память о котором сохранил он до самой смерти, видя в нем благочестивой душой как бы некоторое предостережение и пагубный пример жалостной гибели, стерегущей людей, отдавшихся бедственной и слепой страсти.

Поздно вечером, когда овцы и коровы были уже загнаны в стойла, собаки спущены с цепей, ворота заперты, огни потушены, в дом постучались два путника. Хотя деревенская осторожность побуждала держать все на запоре, но, в сущности, дороги были свободны от разбойников, и пришельцев охотно впустили, несколько удивляясь только запоздалому появлению гостей. Они кутались в солдатские плащи и казались утомленными и голодными. Старшему было лет двадцать пять, другой имел вид совсем еще мальчика. Черты лица, выхоленные руки, обороты речи заставляли предполагать, что не только долгое путешествие пешком было для них не в привычку, но что и самое военное ремесло не было их постоянным занятием. Слуги пытались их расспрашивать, пока те грелись у очага в ожидании наскоро приготовляемой яичницы с ветчиной, но посетители были неразговорчивы, и единственное сведение, которого от них можно было добиться, это то, что они пришли через горы с юга. От отдельной комнаты они отказались, предпочитая остаться у огня и собираясь чуть свет отправиться снова в путь. Но на следующее утро они не пошли, так как младший из молодых людей чувствовал себя не вполне здоровым. Действительно, воспаленные глаза, сухие и горячие руки, пересохшие губы и за одну ночь осунувшееся лицо — яснее всяких слов говорили, что жестокий жар овладел его неокрепшим телом. Сам он, по-видимому, не сознавал болезненности своего состояния и все торопил спутника. Не вставая с низкой кровати, поставленной на время в общей комнате, не сбрасывая тяжелого плаща, он повторял как в бреду:

— Едем, едем, Калпурний, скоро начнет смеркаться, конь еще может выдерживать… Падет — пойдем пешком. Верь, наше дело еще не пропало, звезда не зашла. Катилина одержит верх.

— Молчи, молчи, — обратился к нему старший и хотел было даже рукой закрыть ему рот, но отец Вергилия остановил его.

— Не бойся, юноша, мы не доносчики и не занимаемся государственными делами; притом мы умеем хранить тайны друзей, а пока вы наши гости — вы наши друзья, хотя бы нас разделяла непримиримая вражда.

— Непримиримая вражда, говоришь? — повторил незнакомец, словно проснувшись или выйдя из глубокой задумчивости.

— Я говорю к примеру, я ничего не знаю и не думаю, чтоб у меня были враги. Ты напрасно беспокоишься, мы вас ни о чем не спрашиваем и никому предавать не будем, покуда вы у нашего очага. А торопиться вам не следует. Товарищ твой болен, а если вас преследуют, то в нашем доме вы будете в безопасности.

— Калпурний, Калпурний! — кричал мальчик из-под плаща. — Наступает ночь… Мне холодно… Веди меня домой к Авентину. Я заказала ужин, вино уже греется. О, какая темнота. Какой снег и ветер…

Деревенская заря весело светила в залу, было тепло и сухо, с реки доносились перекликания рыбаков.