Подземные ручьи

— Он бредит, — проговорила мать Вергилия, — может быть, незнакомые лица его тревожат. Пусть успокоится. Я пришлю сейчас согретого питья и теплое одеяло. Разве можно думать о пути в таком состоянии!

Она поспешно стала выпроваживать из комнаты любопытных работниц и мужа, ласково улыбнувшись на благодарный взгляд Калпурния.

Пришельцы остались вдвоем. Мальчик, действительно, затих. Старший взял его за руку и сидел долго глядя на него, как мать или нянька у колыбели. Служанка осторожно внесла согретое вино и теплые одеяла. Путник все спал, благодетельный пот мелко покрывал его низкий бледный лоб, дыхание перестало быть прерывистым, щеки словно порозовели. Наконец, глубоко вздохнув, он открыл глаза, серые и сухие. Беспорядочное волнение оставило, казалось, его, но тем более определенная тревога, почти отчаянье было в его взгляде, хотя слова, с которыми он обратился к Калпурнию, были спокойны и утешительны.

— Не надо задумываться, друг мой. Кто думает, тот плохо действует, а время не ждет. Я уверена, что мы скоро получим добрые вести. Все было поставлено на карту, и удар не мог не быть удачным. Должен быть таким. Звезды не лгут, у каждого своя судьба. И твой жребий должен быть славным и великим. И мой также. Когда ты достигнешь цели, я потону в твоем блеске, как пропадают звезды в солнечном сиянии, но пока неизвестно: следую ли я за тобой, или сама веду тебя. Но должно быть все хорошо. Мы миновали Мантую?

— Нет, мы еще находимся близ нее.

— Чего же мы медлим? Каждая минута дорога! Каждая проведенная в лености или бездействии приближает к нам смерть, Калпурний.

— Ты больна, Фульвия. Мы не можем думать о продолжении пути. К смерти приблизил бы нас лишний шаг, а не минута отдыха.

— Отдых! Отдых может лишь быть на вершине, на золотом троне. В чем моя болезнь? Мои колени не дрожат, мои руки теплы и влажны, мысли ясны, деятелен дух, сердце стучится ровно, в чем дело, брат мой Калпурний?

Помолчав, старший начал, отведя глаза в сторону:

— Дело в том, что желание и воля обманывают тебя, Фульвия. Ты больна — сомнений в этом не может быть, как несомненно и то, что я болен. Оба мы больны. Бирюза зеленеет на больном теле. Наша судьба, звезда наша померкла.

— Я слышу малодушие, а не тебя, Калпурний. Опомнись, друг мой. Подумай: ты римлянин. Вспомни клятвы. Неужели мне, женщине, нужно напоминать тебе о мужестве?

— Я знаю, что ты храбрая. Ты решилась разделить поход со мною, связать свою жизнь с моею, шаткой и бедственной покуда, остричь свои пышные золотые косы.

Мальчик улыбнулся.

— Это действительно геройство. Я похожа на поваренка Флора. А когда я распускала их — они были ниже колен. Это что-нибудь да значит. И не крашеные — заметь.

Она провела рукою по круглому, рыжему, как апельсин, затылку.

— А поход — это глупости. Не я одна отправилась с вами. Притом не забудь, что я тоже присутствовала на том вечере, где мы клялись быть неразрывными и съели по куску человеческого мяса.

Она вздрогнула.

— Тебя стошнило, а меня — нет. У меня и желудок римский. Мы неразлучны. Темная и страшная связь соединяет нас: преступление, кровь и святотатство. Оскорбление и вызов природе. Геката слышала нас. На ночь и на день, на жизнь и на смерть, Калпурний.

Глаза Фульвии снова загорелись темным огнем, и слова стали путаться. Спутник слушал ее, закрыв лицо руками. Наконец тихо сказал:

— Фульвия, дорогая, не бойся. Катилина убит.

— Что такое?

— Катилина убит. Он пал последним. Мы потерпели непоправимое поражение и все проиграли.

— Кто сказал? — Я знаю.

— Ты видел? Сам видел?

— Сам видел.

— Его лицо? Его лицо? Каким было его лицо?

— Он был мертв, лежал навзничь. Глаза открыты на звезды и непримиримы, рот стиснут, кулаки сжаты, волосы дыбом. Мертв, но не побежден, не покорен, свободен…

— Свободен! — беззвучно повторила подруга, и вдруг громко взвыла львицей, но тотчас закусила палец зубами и застыла, закрыв глаза. Тело ее корчилось, и из прокушенного пальца капала кровь на солдатскую рубашку, через ворот которой блестела золотая ладанка на белой высокой груди.

— Фульвия. Фульвия, — позвал ее Калпурний, но та только дала знак свободной рукою, чтобы к ней не приставали. Судороги утихали, и зубы разжались, хотя прокушенный палец она не вынимала изо рта. Молодой человек взял ее за свободную руку и нерешительно начал: