Подземные ручьи

— Это ты посоветовал Миусову отказаться, вернуть деньги и вообще разыграть всю эту комедию?

— Я. Разве это плохо?

— Да, потому что глупо и ненужно. И потом, хорошо то, что приносит хорошие результаты, а эта выходка только напортила.

— Да чему же она могла напортить? Родион Павлович выказал себя благородным человеком и сделал все, что мог, чтобы загладить свой поступок.

— Это хорошо тебе так рассуждать, сидя дома, а людям дела никакого миусовского благородства не надо. Ему никто не поверил, и все объяснили совсем иначе. Подумали, что он испугался ареста Тидемана, играет отступного и заметает следы, что далеко не так благородно, как ты говоришь.

— Но кто же может так превратно истолковывать самые чистые поступки?

— Те, кто сами поступили бы так же.

— Но Родиона Павловича знают!

— Кто там его знает! да и потом, можно двадцать лет знать человека, а на двадцать первом он сделает неожиданную гадость, потому что это положительная гадость, то, что говорят про Миусова.

— Ах, мало ли что говорят! Ну что могут говорить про него?

— Что говорят? что Родион Павлович, имея доверие Тидемана и многих других, этим отказом как бы развязал себе руки, а между тем он не из таких людей, которые умеют молчать. Он даже уж и проговорился. Известно, что он почти все рассказал Верейской.

— От кого же это известно?

— От нее самой: она не траппистка, обета молчания не давала.

— Да какое дело Родиону Павловичу до мнения людей, которые судят о всех по себе и все равно не верят в благородство хотя бы благороднейшего человека.

— На их мнение, конечно, наплевать, но у них, кроме мнения, есть сила и страх, усиливающий эту силу. Теперь Миусов для них человек опасный, и от него нужно отделаться. Правильны или нет такие опасения, это дело другое.

— Как отделаться? что ты говоришь, Николай?

— Почем я знаю, как! Может быть, даже самым примитивным способом.

— Убить?! — воскликнул Павел.

— Хотя бы. Но, пожалуйста, не волнуйся и не скачи. Я тебе вовсе не для того это сказал, чтобы ты там предупреждал или принимал меры. Во-первых, это не нужно, во-вторых, ничего не делай, не поговорив со мною. Опять придумаешь какое-нибудь благородное идиотство.

— Убить! убить! и ты остаешься с ними?

— Остаюсь для того, чтобы этого не было.

— Но ты же, Коля, сам поступаешь благородно!

— Я поступаю, как хочу, как мне выгоднее и приятнее. Если это называется поступать благородно, тем лучше: я слов не боюсь! Еще одно обещай мне: не сказать и даже ничего не говорить Миусову. Доверься мне, тем более что ты едва ли что можешь сделать.

— Но какие люди, какие люди! Начинаешь понимать Любу!..

— Это насчет того, что они решили избавиться от опасного человека таким простодушным способом? А знаешь что? эти люди вовсе не так плохи. Ведь это предрассудок, что убийство — такая ужасная вещь. Есть вещи гораздо похуже! Притом тут люди убежденные, готовые сами каждую минуту отдать свою жизнь за дело, так что смерть для них не так ужасна. Если б ты видел самого неистового из наших ораторов, ты бы очень полюбил его. Это человек кристальной чистоты, а между тем он-то главным образом и свирепствует. Я думаю даже, что он девственник.

— Кто же он?

— Имя я тебе, пожалуй, могу сказать. Оно для тебя пустой звук. Это — Евгений Алексеевич Лосев.

— Как, Лосев?

— Да. А ты его знаешь?

— Нет, нет. Так это Лосев настаивал, чтобы освободиться скорей от Родиона Павловича?

— И он, и другие. Он начал и горячее всех говорил. Ну, о чем ты так задумался?

— Я все думаю о Любе.

— Почему именно о ней?

— Сам не знаю, почему. Вообще то, что ты говорил, меня совершенно сразило.

— Я тебе ручаюсь, понимаешь, ручаюсь, что никакого несчастья не произойдет, только сиди спокойно.

— Как же я могу сидеть спокойно? Все, все как-то соединилось против нас.

— Это ничего. Будь покоен! У тебя есть цель жизни. Пусть ты сам ее выдумал, пусть на чужой взгляд она покажется мелкою, но она есть. Это хорошо, когда есть. Я вот все не могу позабыть, какую тогда на прощаньи о. Алексис мне задал загадку!..

— Я даже позабыл, что он говорил тогда.

— Забыл, значит, тебе это не нужно. Да, кстати, как же теперь Миусов? деньги-то отдал, у вас нет, наверное, ничего, а вам скоро очень понадобятся.

— Не знаю. Если нужно будет, я схожу к Верейскому. Я не знаю только, в городе ли он.

— Ты, Павел, не ходи. Я тебе завтра денег принесу.

— Зачем? откуда ты возьмешь?

— Я займу у одного человека. Ведь Родион Павлович все равно скоро получит старухино наследство, тогда и отдаст. А теперь я пойду. Прощай.

И Николай вдруг поцеловал Павла, чего никогда не делал. Вид у него был необыкновенно усталый и равнодушный, так что Павел даже заметил: — Ты очень устал, Коля, у тебя какой-то странный вид! Ты, может быть, плохо спишь или мало ешь?

— Какие глупости! Вид как всегда. Я теперь румяниться бросил, вот и кажусь бледнее. Ну, прощай еще раз.

Он постоял несколько минут на пороге, смотря на Павла рассеянным, злым и нежным взглядом, и потом вышел, как-то необыкновенно тихо, будто исчез.

Глава шестая