Подземный художник

Поблагодарив за доверие, я взял время на раздумье. В ту пору меня связывали товарищеские отношения с моими сверстниками-прозаиками Михаилов Поповым и Александром Сегенем, с ними я и поделился за дружеской бутылкой внезапной перспективой – стать первым заместителем Ганичева, взяв на себя налаживание связей патриотического Союза писателей с либеральной властью. Стоит ли? Выслушав мои сомнения, они страшно возмутились, что я колеблюсь, в один голос стали доказывать: второго такого шанса для нашего поколения «сорокалетних» не будет, а мой отказ они расценят как малодушие, но готовы встать со мной плечо к плечу и помочь в деле возрождения Союза. Впрочем, я и не собирался отказываться, понимая, однако, какую обузу и ответственность на себя взваливаю. Я ведь был тогда благополучным и самодостаточным литератором, завершал работу над романом «Замыслил я побег…», руководил сценарной группой мега-сериала «Салон красоты», только что вкусил радость шумной театральной премьеры – «Козленка в молоке» на сцене имени Рубена Симонова, да еще, как помнит читатель, собрался в депутаты Госдумы… Зачем мне лишние хлопоты? Но судьба отечественной литературы, но долг перед поколением, но комсомольское воспитание, но честолюбивая щекотка в сердце… Эх!

Едва мы ударили по рукам, Ганичев сразу предложил продемонстрировать собратьям по цеху мои организационные возможности. Дело в том, что денег на оплату проживания в Москве иногородних делегатов съезда у секретариата не было: поистратились. Я понял задачу, покумекал с Алексеем и Иваном Ивановичем, в итоге мы выкроили из моего избирательного фонда средства на гостиницу, отказавшись от ряда агитационных акций. Впрочем, это позволило мне тоже оговорить некоторые условия: я настоял на том, чтобы рабочим секретарем по международным связям в новом правлении стал Сегень, знавший два языка. Ганичев сразу согласился, глянув на меня с каким-то печальным любопытством.

15 ноября в скромном конференц-зале на Комсомольском проспекте собрался съезд, похожий, скорее, на сходку и разительно отличавшийся от прежних форумов, что собирались в Кремле. Сначала все шло как обычно, Ганичев прочитал отчетный доклад, скучный и обтекаемый, как лекция по половой гигиене для монашек. Затем начались выступления писателей. Некоторые говорили ярко, с обидой и болью за то ничтожество, в котором оказались писатели после 1991 года, досталось, как обычно, и «оккупационному режиму во главе с ЕБН». Но в основном ораторы ограничивались лестью в адрес центрального руководства Союза и жалобами на местную бюрократию. Выступил и я, изложив довольно-таки самонадеянные планы обновления организации. Коллеги осторожно мне похлопали, переглядываясь и разыскивая кого-то глазами.

Затем пришло время выбирать новое правление. Не обнаружив в списке Михаила Попова, в ту пору председателя секции прозы Московской писательской организации, я снова взял слово – и ошибку немедленно исправили. Дальше началось выдвижение кандидатов в секретари, Ганичев произносил фамилию, давал краткую, но лестную характеристику, – и все дружно голосовали. Дошла очередь до меня, и я буквально оторопел, услышав, как Валерий Николаевич с трибуны говорит примерно следующее: Поляков – человек, конечно, с мутной гражданской позицией, сомнительными человеческими качествами и скромными литературными способностями, но парень – оборотистый, достал нам денег на гостиницу, обещал подкинуть еще, у него есть связи в верхах, а мы живем и работаем в блокаде, поэтому вынуждены удовлетворить его страстное желание стать секретарем…

Это был сигнал к обструкции, которой управляла, мечась по залу и отдавая команды, критикесса Баранова-Гонченко. Как черти из табакерок, выскакивали обличители и клеймили меня за то, что я веду колонку в «еврейском» «Московском сексомсольце», что состоял какое-то время в еврейском же ПЕН-клубе, что в моей прозе много секса, а это тоже ставит под сомнение мое православие и генетическую чистоту, ибо болезненный эротизм – явный признак сами понимаете чего. По рядам шептались: то ли я сам еврей, то ли женат на еврейке. Увы, среди патриотов встречаются и антисемиты, как среди евреев попадаются русофобы. «Погодите, – пытался возражать я. – Важно не то, где человек печатается, а что он пишет!» Меня пытались поддержать Феликс Кузнецов и Станислав Куняев, но никто уже никого не слушал. Напрасно я высматривал в зале знакомые лица, надеясь на поддержку сверстников. Выбранный секретарем, Сегень дисциплинированно исчез, а Попов сидел, уставив глаза в пол. Не поддержали меня и авторы «Реалиста». В сердцах я высказал все, что думаю о патриотических собратьях, и вылетел со съезда, как Чацкий из спальни скромницы Софьи, застуканной с голым Молчалиным. В коридоре меня ждал с антистрессовой рюмкой Юрий Лопусов, многолетний литконсультант, с которым я дружил, можно сказать, с юности.

– Юра, надо уметь проигрывать! – грустно молвил он.

Стало ясно, что и Лопусов все знал заранее, но от водки я не отказался. Дома, конечно, добавил.

Наутро позвонил Михаил Попов: